За это время они перешли на «ты», наговорили друг другу миллион глупостей, а потом Элеонора даже всплакнула у Паши на груди и назвала его «соколом». Во внешнем же мире тем временем произошло только одно — из погреба сбежал пес задержанного Сухомлинова.

Лейтенант Митя хотел доложить начальству о побеге, но, послушав под дверью кабинета, благоразумно уклонился от этого решения.

А еще через некоторое время мирное течение этого жаркого дня было нарушено появлением Лены Синельниковой на велосипеде. Сопровождал ее сбежавший из-под стражи спаниель Васька.

Синельникова под дверью слушать не стала, а прямо так в кабинет и ворвалась. Элеонора взвизгнула и прикрылась Пашиными брюками, сам же Паша залился краской по пояс включительно и забормотал объяснения, одновременно мужественно прикрывая Элеонору торсом. Однако Лену Синельникову факт адюльтера в отделении милиции нисколько не взволновал. Ее интересовало нечто совершенно другое.

— Паша, прекрати блеять и быстро отвечай мне: Сухомлинов у тебя?

— Д-да, но, Ленка, я не виноват, он, ей-богу, нарушил…

— Я должна его увидеть!

— Лен, он ведь задержанный…

— Паша, мне нужно его увидеть, срочно! На минуту. Но сейчас. Где он?

— Он в «обезьяннике», только в моем присутствии надо бы…

Ленка Синельникова смерила Пашу отсутствующим взглядом и кивнула.

— Хорошо. Надевай штаны и пошли. Быстрее только!

И Павел Сергеевич Мячиков подчинился произволу и насилию. Босиком, в тельняшке и расстегнутых брюках, он рысцой пробежал через двор и распахнул перед Леной тяжелую железную дверь.

Макс сорвался с койки и кинулся на решетку, словно коршун.

— Ленка! Ты пришла!

— Заткнись, Сухомлинов. Смотри мне в глаза и отвечай: зачем ты меня бросил?

— Я? Лен, ты что! Я наоборот! Я письмо тебе написал, просто не хотел, чтобы этот сморчок понял, о чем речь…

— Что-о? Да за сморчка я тебя отдельно…

— Пашка, заткнись! Макс! В глаза мне смотри! Это — твое?

Макс ошеломленно кивнул, глядя на открытку со щенком. Такой Ленки Синельниковой он даже немного побаивался…

Тем временем она поднесла к его носу другой листок.

— А это — твое?

— Н-нет, почерк не мой, а что это?

— Неважно. Ну, а это?

Макс отчаянно замотал головой.

— Нет, Леночка, это все не мои письма. То есть я ведь написал записочку, коротенькую и не очень понятную. Этот придурок не понял, а она должна была догадаться…

— КТО?!

— Да, ты скажи, скажи, кто тут придурок?!

— Заткнись, Пашка! Лен, я записку передал Серафиме. Ну, сестре Кулебякиной…

Ленка Синельникова взялась за голову рукой, закрыла глаза, а потом принялась хохотать. Отхохотав, она повернулась к Паше Мячикову и строго объявила:

— Вот что, Сухомлинов пусть пока посидит у тебя. Ты за него мне головой ответишь. Я быстро слетаю в поселок — и обратно. Понял? Что бы ни случилось, не выпускай его!

Раздавленный таким вероломством Макс только глазами хлопал, зато Пашка засиял, как начищенный самовар, и в движениях его появилась кошачья вкрадчивость, а в голосе — мед. Из любой ловушки есть выход…

— Елена Васильна… я ведь, собственно, юридически прав не имею его задерживать, но и вам отказать не могу…

— Паша, короче!

— Вот если б вы заявленьице написали… Чистая формальность, но я буду обязан задержать его до выяснения обстоятельств…

— Давай бумагу.

— Лена!!!

— Заткнись, Сухомлинов.