«Важно представить их в естественной среде обитания», — вздохнул он с удовлетворением.

30

Под конец жизни Шломо Левин стал невыносимым склочником. Дедушка, единственный, кого он боялся, к тому времени умер, и в минуту слабости я отдал ему старые сапоги, в которых дедушка работал в саду. Левин садился на кровать, заталкивал в них свои тонкие ноги, затем поднимался и расхаживал в них, счастливый, как ребенок на Песах, разглядывал их потертые носы и качал головой, точно ликующий жеребенок.

«Зачем ты дал ему дедушкины сапоги? — ворчал Иоси. — Теперь он думает, что он большой человек».

Воодушевленный сапогами, Левин начал вмешиваться в дела нашего хозяйства и стал небрежен в делах своей лавки, принялся покрикивать на Рахель, бродил в новой обуви по полям и разглядывал свои отражения в лужах. Он называл себя «Душка Левин», просил жену ходить в синем платочке и пугался при виде кузнечиков и цикад.

Однажды ночью, не в силах больше сдержаться, я подкрался под окно его дома и увидел, как он вынимает из кармана черную записную книжку и раздраженно машет ею перед носом Рахели.

— Все грехи «Трудовой бригады», — шипел он. — Все они здесь!

— Когда ты наконец успокоишься, — устало сказала Рахель. — Циркин и Миркин уже умерли, бедняжка Либерзон совсем ослеп и живет в доме престарелых. Кого ты хочешь разоблачать?

— Это все потому, что она много смеялась, — сказал Левин. — По вечерам она разговаривала с ними и все время смеялась. Они пели хасидские песни и нарочно коверкали слова, чтобы рассмешить ее и больнее задеть меня.

Смех Фейги, размазанные следы украденного шоколада, пренебрежительные взгляды Зайцера — все это изрезало кожу Левина жестокими рубцами, словно жадные жвалы саранчи. Он помнил, как Либерзон целую ночь приставал к нему с вопросом, должна ли «Трудовая бригада имени Фейги» принять участие в классовой борьбе китайских пролетариев. «Труженики желтого Востока, евреи спешат к вам на помощь!» — выкрикнул Либерзон в темноту. Фейга прыснула со смеху и прижалась к нему всем телом. Всю ту ночь Левин не спал, тоскливо удивляясь, что его сестра не отличает идеал от действительности.

Миркин прилюдно курил в субботу в Петах-Тикве и этим вызвал ссору с религиозными. Циркин в Яффо рассказывал двум хасидам неприличные анекдоты про их гонителей-митнагдим. Либерзона застукали в ришонском винограднике, когда он сунул обе руки под кофточку дочери директора школы. Все трое одевались и раздевались в присутствии его сестры.

Он завел себе маленькую черную записную книжку и начал тайком записывать туда все провинности «Трудовой бригады», которая похитила у него маленькую сестричку. Однажды вечером он вытащил эту книжку и зачитал им свой список.

«Ты забыл записать, что Миркин украл в Яффо апельсины», — сказал Либерзон.

«Я ничего не забыл, — сказал он сейчас Рахели. — Они насмехались надо мной и убили мою сестру, но только Миркин получил по заслугам. Он один».

Теперь, на старости лет, он вдруг заинтересовался явлением самоубийства в начале Второй алии и подолгу расспрашивал о нем Мешулама. На кладбищах старых мошавов и кибуцев было похоронено множество покончивших с собой пионеров, и ореол вины и раскаяния все еще окружал их могилы. Большинство из них уже были перезахоронены на моем кладбище, и Левин часто бродил меж их надгробьями, перечитывая страшные надписи.