«Это было одно из первых испытаний, которые нам довелось пережить». Вместе с любовной поэмой маленького Авраама, нашествием саранчи после Первой мировой войны и смертью Леи Пинес сундук Ривы лежал теперь на такой глубине, куда мог бы добраться разве что гидравлический плуг.

«Выйдя за Маргулиса, она послала родителям письмо, в котором рассказывала им о своем муже и его ульях и описывала, в каком она восторге от работы на земле, а к письму приложила свою фотографию — маленькая девушка Страны Израиля в платье из серой и грубой арабской ткани сыплет пищу курам во дворе и выбирает мед из ульев.

Когда они поженились, — рассказывал Пинес, — никто, даже сам Хаим Маргулис, не знал, что отец невесты — знаменитый Бейлин из Киева, самый богатый еврей на Украине».

Спустя полгода в деревню прибыла телега, запряженная тремя парами быков. Шестеро казаков и четверо черкесов с винчестерами, воткнутыми в седла, и сверкающими кинжалами за поясом кружили вокруг телеги на маленьких, нервных лошадях и настороженно посматривали по сторонам. Из большого сундука, что лежал на телеге, была извлечена мебель черного дерева, целые сервизы прозрачной, как воздух, посуды, шелковые подушки и перины, лопающиеся под напором гусиного пуха, бухарские ковры и голубоватые кружевные занавесы. Родители Ривы ухитрились контрабандой провезти приданое дочери под самым носом у коммунистов. В тот же вечер члены Комитета приметили странный блеск, что вспыхнул в глазах деревенских женщин, и Тоня Рылова, вне себя от зависти и принципов, потребовала созвать общее товарищеское собрание.

Экстренное собрание разъяснило Риве, что кооператив не потерпит такого рода роскошь в доме еврейского земледельца. Ей был предоставлен выбор — либо она отправит сундук обратно, либо отправится вместе с ним.

«У меня есть предложение получше, — мягко сказал Маргулис. — Мы с Ривой уже обсуждали это. Мы передадим все ее приданое в общественное пользование».

Давясь слезами, Рива кивнула в знак согласия с мужем, и Рылов с Либерзоном были посланы конфисковать ее богатства. Долгие годы потом она вынуждена была смотреть, как оборванные пахари едят из ее хрустальной посуды, сжимая грязными пальцами позолоченные вилки ее родителей. Они обращались друг к другу на «вы», насмешливо кланялись, отдавали честь и танцевали менуэты на жнивье, и я хорошо помню слово народники, которое повторялось в рассказе Пинеса. Либерзон, который не упускал случая посмешить свою жену и лишний раз понравиться ей, приклеил к щекам длинную бороду из кукурузной метелки, нарядился под графа Толстого, вышел в белой рубашке к работавшим в поле товарищам, обратился к ним как к своим оброчным и стал поить холодным лимонадом из благородного хрусталя.

Тумбочка, покрытая китайским лаком, стояла в палатке Комитета, пока ее не изгрызли жуки-короеды. Набор серебряной посуды обменяли на шесть коров и одного голландского быка, злобного и капризного. Взамен одного из ковров Рылов приобрел разобранный миномет, а гусиный пух Комитет разделил поровну по всем одеялам в деревне. Тоня и Устав были удовлетворены, а Рива ходила мрачная и злая. Маргулис говорил ей, что его мед вкуснее, когда его лижут с пальцев, а не с золотых ложечек, растирал воском ее шершавые ладони и капал ей на живот длинные золотистые капли. Но это не утешало и не успокаивало ее. Для виду она согласилась с решением деревни, «но по ночам все слышали, как хлопают полы палатки Маргулиса от ее вздохов и рыданий».

«То, что папе удалось спасти от русских большевиков, украли наши израильские большевики», — сказала она мужу.

Не прошло и двух лет, как вся хрустальная посуда была разбита. Она была такой прозрачной, что ее не было видно, если в ней ничего не было, и невидимые стаканы и рюмки то и дело слетали со стола, задетые грубыми руками земледельцев.