|
Потом он долго ездил по местам, где жили новые иммигранты, и приобрел известность как самоотверженный и повсеместно почитаемый инструктор по сельскому хозяйству, а вернувшись домой с женой-румынкой, весьма преуспел в разведении птиц, хлопка и пищевых грибов. Мешулам дал ему старую русскую книгу по сельскому хозяйству в обмен на дряхлое ведро — то самое, в которое доили нашу знаменитую Хагит, — и в этой книге Даниэль нашел секретный рецепт для смеси соломы, земли и конского навоза, на которой растут самые лучшие грибы. Время сбора грибов, говорилось в книге, наступает, когда в теплице ощущается «сильный запах леса». Но Даниэль никогда не бывал в русском лесу и не знал, как он пахнет, и поэтому каждые несколько недель, едва лишь в его теплице вырастало новое поколение грибов, он отрывал своих старых родителей от их бесконечных поцелуев и заигрываний и звал понюхать свои затененные грядки. И они ни разу его не подвели.
Напротив, Мешулам уже с младых лет дал понять всем окружающим, что «его влечет к земле одна только сила тяжести и ничто больше», как сказал Ури. Сам Ури не собирался оставаться в деревне, и, когда он об этом заявил, никто не удивился. Его любовь к книгам, приверженность к заднице воспитательницы Рут, неприспособленность к длительной тяжелой работе и постоянные насмешки над бессмысленной жизнью несушек, над чересчур вольным обращением осеменителей с доверенными им первотелками и над прочими серьезными вещами, о которых не положено было шутить, вызывали опасения задолго до его серии свиданий на водонапорной башне. Но именно она стала последней соломинкой. В деревне его любили, но всем было ясно, что рабочие сапоги Авраама унаследует Иоси. Он был парнем основательным и надежным, с неплохими техническими познаниями и врожденным стремлением все планировать и во всем наводить порядок. Авраама настораживала только таившаяся в нем агрессивность. Он боялся, что Иоси может наброситься на животное, которое нагличает или не выполняет свои обязанности. Но уже в четырнадцать лет ему можно было доверить утреннюю дойку. И даже дедушка, который в Ури видел отдаленное подобие своего потерянного Эфраима, всегда обращался к Иоси, когда ему нужно было дочиста пробороновать сад, не повредив стволы. Вот почему, когда Иоси заявил, что не собирается вернуться домой, потому что ему нравится армейская жизнь, Авраам оторвал взгляд от земли, поднял голову и, поскольку он не так уж часто делал это раньше, вдруг испугался при виде своей жизни, стелющейся перед ним в угрюмом однообразии до самого горизонта смерти. Его охватило отчаяние. Я всегда, по мере возможности, помогал ему в хозяйстве, но мое главное дело состояло в работе на поле мертвых в умирающем дедушкином саду. «Ни один из внуков Миркина не будет земледельцем, — сказал Рылов. — Комитет должен выставить их хозяйство на продажу». «Не обращай на него внимания, — сказал мне Бускила. — Какой идиот купит сейчас это хозяйство? Кто решится выкапывать из земли кости всех этих стариков? Кто захочет пахать среди надгробий?» Дедушкина месть обретала зримую форму. Могилы пылали в земле деревни, как вечный укор, они бросали издевательский вызов всему смыслу ее жизни, от них шел возмутительный запах потрясения основ. Когда я проходил по деревне, люди смотрели на меня исподлобья и шептались, оценивая толщину моей шеи, которая не хочет склониться под ярмо идеалов, и прикидывая в уме, сколько денег собралось в моих мешках. Я не обращал на них внимания. Глаза, что следовали за мной, казались мне обманчивыми, нарисованными на лицах пятнами и меня не пугали. А Бускила, который бережно хранил в одной из своих упорядоченных папок подробные записи наших переговоров с деревенским Комитетом, от души развлекался, перебирая эти листки, и все убеждал меня, что нечего бояться их угроз. «В сельском хозяйстве вы, может, понимаете лучше меня, — говорил он, — но в могилах и я кое-что понимаю. |
