— Не склеит, — послышался голос женщины. — Вытерпит…

«Ах ты сука, — подумал Степаненко, дернувшись, когда врачиха вытащила зонд из раны, — молодая холеная сука. Тебе наплевать на человеческую боль…»

Тем временем «сука» взяла узкие щипцы с маленькими зубчиками на концах, окунула их в банку с какой-то жидкостью, продела в отверстие раны и стала вводить их все глубже и глубже.

Дикая, нестерпимая боль пронзила икру, разлилась по всему телу, ледяной волной ударила в мозг. Степаненко застонал, потом стон превратился в рычание.

— Потерпите, больной, неужели вам так и в самом деле больно?

Но что такое настоящая боль, Степаненко понял тогда, когда врачиха стала ковырять щипцами в ране, пытаясь уцепиться зубчиками за пулю. Он закусил руку и терпел, пока не услышал, звяканье чего-то металлического о никелированный таз.

«Пуля! Слава богу…»

Но худшее все-таки было еще впереди. Врач тонким пинцетом с зажатым в нем тампоном, пропитанным какой-то желтой и шипящей гадостью, стала протыкать рану на всю глубину. Степаненко казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Нога сама сгибалась в колене, но врачиха голосом, полным уверенности в правильности того, что она делает, твердила:

— Больной, не ерзайте. Вы мужчина?

Когда она хотела повторить эту манипуляцию, Степаненко заорал:

— Нет!!!

Он отжался от кушетки и сел. Нога словно побывала в пасти акулы. Пот катился градом.

— Что же вы молчите, что вам больно! — врачиха гневно вскинула брови. — Ладно, ложитесь, я введу обезболивающее.

«Сволочь! — подумал Степаненко. — Оказывается, у нее было обезболивающее!»

Но обезболивающее уже не помогло. Ногу дергало, как будто ее рвала собака. Степаненко собрал все мужество и вытерпел повторный ввод тампона.

— Я прочистила рану, — объявила врач. — Сейчас заложим мазь.

Нога медленно стала деревенеть. Степаненко уже не чувствовал, как врачиха туго забинтовала голень. Потом еще она колола вену, объяснив это необходимостью взятия крови на анализ.

— А то у нас спидоносцы объявились, — добавила врач.

Майор был покрыт ледяным скользким потом, но два охранника заставили его подняться и, поддерживая под обе руки, провели в большую светлую комнату, вся мебель которой состояла из привинченных к полу стальных столов. Предложили раздеться, затем заставили присесть. Мыча и скрипя зубами, Степаненко повиновался. Оставшись голым, в чем мать родила, он наблюдал, как работники ИВС тщательно прощупывают каждую складку одежды. Не найдя ничего подозрительного, вещи возвращали.

«Обыск, стандартная операция», — подумал Степаненко. Значит, его не выпустят. Ни под каким предлогом. Он в ловушке.

Но Степаненко ошибся. Вернее, события превзошли его ожидания, разумеется, в худшую сторону. После обыска его провели в «воронок» и в сопровождении все тех же конвоиров повезли в неизвестном направлении.

— Куда меня везут? — поинтересовался он, с трудом шевеля языком.

— Молчать! — лениво пробасил конвоир. Степаненко не стал наседать, зная, что работники подобных учреждений находятся во власти инструкций и приказов, запрещавших неслужебное общение с арестованными. Да и куда его могли везти? В заведение, где порядки, пожалуй, были строже, чем в ИВС районного масштаба.

Вот «воронок» остановился, послышались отрывистые команды, лязгнула металлическая дверь, загудел электрический мотор.

— Тюрьма?! — пробормотал вслух он свою догадку.