— О! Кумовья нам нового фраера прикатили! — послышался чей-то голос под одобрительный гул.

Степаненко с трудом приподнялся на колени, попробовал встать, но не смог. Перед собой он видел обнаженные, потные тела, чувствовал вонь и смрад никогда не проветриваемого помещения, в котором живет своей жизнью скопище разного рода человеческого отребья.

Его взяли под локоть:

— Ну, ну, шевелись, смелей, смелей… Вот так, вот так… Ты что, ходить разучился?

Неожиданно сильный удар в грудь отбросил его назад. Едва поднимался, снова попадал под чьи-то кулаки. Его били, перебрасывали из рук в руки, толкали на острые углы стола. Сопротивляться не было смысла — он не мог стоять на ногах.

Наконец раздался возглас:

— Хватит с него! Для первого раза…

Бросив узника на пол, палачи занялись тем делом, которым, видимо, занимались до того, как в их руки попал Степаненко. Они играли в карты.

«Ага, я в пресс-хате», — понял Степаненко, когда от него отстали. Отмолотили его здорово, ничего не скажешь. Максим боялся, что ему повредят рану, сорвут повязку, что вызовет кровотечение. К счастью, этого не случилось.

Теперь Степаненко с сожалением вспоминал свою прежнюю камеру, где он был в одиночестве. Нынешняя камера, более просторная, имела по четыре трехъярусные кровати вдоль стен и она была битком набита людьми.

Среди арестантов выделялись трое. Одетые в телогрейки и хлопчатобумажные брюки, они имели внешность бывалых зэков. По строгости тона и властному выражению лица одного из этой тройки можно было судить, что он здесь за пахана.

Лязгнула дверь. Все тот же прыщавый старшина принес постель и ложку с кружкой. Он молча бросил все на свободную нижнюю койку в углу возле унитаза. Степаненко понял, что постельные принадлежности для него.

Свободных коек больше нигде не было, так что выбирать не приходилось. Заправив постель и улегшись на ней, Степаненко закрыл глаза и прислушивался к разговору, отдельным азартным выкрикам сокамерников.

«Что за люди? На что они способны? Среди подобной братии встречаются психически неполноценные, не говоря уже о деградированных, опустошенных, жестоких, а то и садистских типах… Надо быть готовым ко всему».

На соседней койке лежал старик совсем преклонного возраста. Шамкая беззубым ртом, заметил:

— Сейчас молодые наглые пошли. Такого бардака раньше не было. Тебя звать-то хоть как?

— Петр, — ответил Степаненко. — Петр Петрович…

— Я уже, Петя, по зонам больше двадцати лет. И везде к старикам уважение и почет был. А теперь стали как звери, как собаки: бросаются стаями на одного…

— Эй, парашник! — раздалось у стола. — Закрой хлебало, а то меня сейчас вырвет!

Старик умолк, отвернулся к стене.

Степаненко понял, что некоторое время ему придется жить двойной жизнью: входить в доверие к старшему здесь, обманывать, изворачиваться, следить за каждым своим словом, за поведением окружающих, не зарываться на первых порах, но и не давать повода, чтобы унижали… Нет, тут не расслабишься, тут постоянное психическое напряжение…

Степаненко скорчился на кровати, попробовал заснуть. Но мысли не давали спать. В СИЗО он попал случайно, это ясно. Но в чем его обвинят? Не могут же человека держать под стражей только за то, что у него нашли пулевое ранение… Странно все это…

От душного, спертого воздуха разболелась голова. Крики, стуки, непрерывный гам в камере не давали возможности расслабиться, раздражали до ломоты в суставах.

От всего этого Степаненко почувствовал себя одиноким и беззащитным, как никогда.