– Эка гадость! – сплевывал в ожидании Владыки монах и крестился.

До монашества иеромонах Василий был батюшкой и имел под Санкт Петербургом крохотный приход. Также у него имелась розовощекая матушка Руфь и пять дочерей.

Батюшка гонял в свободное время на «жигулях» в Питер, то усердно отыскивая средства для восстановления иконостаса, то с идеей о воскресной школе, то просто в Эрмитаж зайти, на импрессионистов посмотреть. Гонял Василий, надо заметить, как умалишенный, но руль в руках держать был мастер, а потому ни разу за двенадцатилетнюю жизнь жигуленка в аварии не попадал, даже бампера не царапал.

За лихачество его почти ежедневно останавливали сотрудники ГАИ, но, разглядев бородатого человека в рясе, непременно отпускали, почему то при этом краснея.

Но и на старуху, как говорится…

Как то раз его притормозил на Литейном широкомордый старшина в огромных крагах и радостно улыбнулся.

– Нарушаем! – констатировал милиционер с удовольствием. – Девяносто семь километров едем, а здесь какой знак? – И не дожидаясь ответа: – А здесь знак – пятьдесят!..

Василий терпеливо молчал, ожидая, что старшина, наконец, рассмотрит рясу и отпустит его с Богом. Но не тут то было. Мент был ушлый и хорошо знал, что у попов деньги водятся.

– На сорок семь километров превышение! Это же ого го го! – И осклабился: – Штраф будем платить! В сберкассе! А сейчас там обед! Закрыта сберкасса!.. До четырех… А сейчас пятнадцать ноль две!..

– Мил человек, – попросил Василий. – Отпусти ты меня! – и вылез из автомобиля, расправляя бороду и крест поглаживая.

– Никак не могу, – игнорировал крест постовой.

– Так нет денег у меня, – объяснял Василий.

– Так нарушать не надо!

Батюшка полез в карман брюк, задрав при этом подрясник, выудил помятый паспорт, нервно полистал его и протянул книжицу к самому мясистому носу старшины, из которого, будто из репейника, торчали жесткие волоски.

– На, смотри!

– Чего тут? – скосил глаза старшина.

– А то, – повышал голос Василий. – А то! Пятеро детей у меня, а ты поборами занимаешься!

– Я закон оберегаю, – зло проговорил мент, не обратив внимания и на детей. – Я не себе! – вдруг разозлился окончательно. – А ну, давай права, буду автомобиль отлучать на штрафную стоянку!

Он отвернулся, а Василий полез за деньгами, договариваться так.

Уже нащупал сторублевку, как неожиданно для самого себя сказал:

– Вот потихоньку доберусь до храма и отпою тебя!..

– Чего? – не понял старшина.

– Вечером и отпою, царствие тебе небесное, – и протянул купюру: – На ка сторублевочку…

Гаишник вдруг сделался маленьким от услышанного ужаса, как то скукожился осенним листом и заговорил фальцетом:

– Ощущаю неправоту свою… надо по человечьи к ближнему своему… пятерых детей трудно… спрячьте ваши деньги…

Мент открыл Василию дверцу «жигуля», затем снял краги, зачерпнул из одной горсть купюр и протянул водителю.

– Вот, на свечечки…

Когда батюшка Василий вернулся домой, то оказалось, что на подношение можно было поставить триста тридцать пять больших свечей, а уж маленьких и не сосчитать…

Об этой истории, говорят, даже патриарх прознал, смеялся до слез, да, видимо, за анекдот посчитал.

В общем, жил Василий и по крупному не тужил.

Но как то проезжал по периферии столичный дьякон. Немолодой, да озорной, с такими же розовыми щеками, как и у матушки. Пожил в приходе с недельку, попитался, да и увез жену Василия вместе с дочерьми в Москву. Был скандал!.. Василий писал начальству о таком небывалом, случившимся с ним, но, видимо, у дьякона был блат в высших сферах.