По случаю праздника имелся и десерт – творог со сметаной.

– От Михал Сергеича, – прокомментировал Владыке настоятель.

– От какого Михал Сергеича? – вздрогнул бородой митрополит. Мелкие рыбные косточки посыпались вместе с булочной крошкой на пол.

– От нашей коровы. Ее зовут так – Михал Сергеич. У нее пятна на лбу, как… Хи хи!

– Она же женского роду! – поморщился Владыка… Бывшего президента он уважал.

– Отец Гедеон! – позвал настоятель, учуявший недовольство. – Корову нареките женским именем! – и подложил митрополиту сметанки.

«А он дурак», – подумал Владыка, облизывая ложечку.

То же самое подумал об Иеремии и отец Гедеон, подписант письма. Корова не монах, чтобы ей другое имя выдавать.

– Сметанка тридцатипроцентная! – ластился настоятель.

У митрополита был очень высокий холестерин, и от слова «тридцатипроцентная» аппетит пропал. Потом пили чай, и ему напиток показался вонючим. Может, они воду прямо из Ладоги берут?

Обед закончился, и Владыку повели отдохнуть в настоятельские покои. Кстати было улечься на свежую постель и слушать завывание печки.

Отдыхая, митрополит вдруг вспомнил, как мальчишкой забрался на сосну и весь перемазался в ее смоле. Одежда так и не отстиралась… А еще он смолу жевал… Зубы вязли в ней, с трудом разжимались и были белыми, сахарными. А сейчас зубы не те, сейчас фарфоровые, подаренные американским Владыкой, когда с визитом были. Тоже белые, как сахар… Чего про смолу вспомнилось?.. Может, потому что на острове столько сосен?.. А может быть, по матери заскучалось, по ее рукам, красным, без конца стирающим и таким мягким, как тесто. Или смолы захотелось пожевать?

Смиренный не заметил, как задремал, а проснулся от сочного храпа архимандрита, почивающего за стеной. Зевнул, пошамкав губами, глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом умирающей печки: вероятно, с шишечками… Бурлит смола на шишечках в печке, как янтарь цветом… Вспомнилось, как был простым монахом… Еще раз зевнул и подумал, что как ни неохота, но дело надо делать. Не ночевать же на острове! И бухнул локтем в стену, прерывая архимандритский храп.

– Не сплю я, – донеслось.

– Зайди! – окликнул Владыка.

Явился, как полковник в возрасте к генералу. Бойко, но с неловкостью в теле. Тряхнул под рясой грудями.

– Вот что, отец Варахасий, – не вставая с постели, размышлял вслух митрополит. – Мы каждого поодиночке вызывать станем! – И вдогон: – Скажи секретарю, чтобы начал вызывать с иеромонаха Василия!..

Пока звали монаха, Владыка зажег свечи и помолился немного, чтобы Господь позволил ему гневу не поддаваться.

Господь позволил, но человек не справился.

Иеромонах Василий вошел в настоятельские покои без страха, перекрестился, хотел было на колени да перстень целовать, но был остановлен властной рукой. Рука была белой в свечном свете и, взметнувшись, казалась то ли птичьим крылом, то ли заснеженной веткой.

Наткнулся на жест, словно в поддых ударили.

– Ты что же это, сын бесовский! – сощурил глаза Владыка и подался всем телом вперед, словно к броску готовился. – Ты что же это?!. Коммунист?!! – прокричал.

– Я…

– Помолчи лучше, – выскользнул из за спины монаха отец Варахасий и шепнул в ухо, чуть было языком не лизнул: – Помолчи…

– Пусть говорит!!! – возопил митрополит. – Пусть отвечает! В партии был?!!

Василия шарахнуло.

– Да я в шестом поколении поповский сын!

– Так какого рожна ты письма партийные подписываешь?!

– Никаких партийных писем я не подписывал! – удивился Василий.