— Ну, ладно. Теперь я и самъ дрыхнуть лягу, а ужо вечеромъ къ нему понавѣдаюсь… Ахъ, Петръ Михайлычъ, Петръ Михайлычъ! Люблю такихъ охотниковъ! Душа.

Степанъ крутилъ головой и уходилъ съ огорода. Онъ и самъ былъ пьянъ и шелъ покачиваясь.

VIII.

Только часу въ девятомъ вечера проснулся спавшій на огородѣ подъ вишней Петръ Михайлычъ, да не проснулся-бы и теперь, если-бы не пошелъ дождь и не сталъ мочить его. Съ всклокоченной головой, съ опухшимъ лицомъ поднялся онъ съ травы, схватилъ коверъ и подушку и, ругаясь, что его раньше не разбудили, направился въ охотничью сборную избу. Уже темнѣло, спускались августовскія сумерки. На дворѣ онъ встрѣтилъ егеря Амфилотея, старающагося поймать на цѣпь рыжаго понтера, но тотъ не давался ему.

— Подлецъ! Мерзавецъ!.Что-жъ ты меня раньше не разбудилъ! — сказалъ Петръ Михайлычъ егерю.

— Три раза будилъ, да что-жъ съ вами подѣлаешь, если вы не встаете и даже деретесь во снѣ? Сонъ-то у васъ какой-то безчувственный.

— Деретесь! Знамо дѣло, человѣкъ въ забытьѣ. Ну, и выпилъ тоже малость.

— Ужъ и малость! Отъ такого питья медвѣдь лопнетъ. Вы разочтите: вчера питье, потомъ сегодня…

— Ты-бы хорошенько меня потрясъ.

— Господи Боже мой, ваша милость! Да вѣдь не полѣномъ-же по брюху мнѣ васъ колотить. Я ужъ и такъ раскачивалъ васъ, что тумбу.

— На охоту теперь поздно? — спросилъ Петръ Михайлычъ.

— Какая теперь охота! Сейчасъ ночь. Въ слона теперь не попадешь, а не токмо что въ куропаточнаго выводка. Да и лѣшій можетъ въ лѣсу обойти. Пожалуйте чай пить въ избу. Самоваръ готовъ.

Егерь подхватилъ изъ рукъ Петра Михайлыча коверъ и подушку и понесъ ихъ въ избу. Петръ Михайлычъ шелъ и почесывался.

— Вѣдь эдакая незадача! Второй день не могу попасть на охоту… — бормоталъ онъ.

— Завтра утречкомъ надо постараться сходить. Сегодня ужъ какъ-нибудь потрезвѣе, а завтра чѣмъ свѣтъ, — отвѣчалъ егерь…

— Такъ-то оно такъ, но вотъ бѣда — я сказалъ женѣ, что сегодня къ вечеру вернусь домой.

Въ избѣ кипѣлъ самоваръ. За столомъ на клеенчатомъ диванѣ сидѣлъ докторъ Богданъ Карлычъ и еще охотникъ — молодой человѣкъ изъ мѣстныхъ лѣсопромышленниковъ, въ кожаной курткѣ, въ кожаныхъ штанахъ и въ такихъ высокихъ сапогахъ, что они доходили ему прямо до туловища. На столѣ около самовара стоялъ изящный раскрытый ларецъ въ видѣ баула и изъ четырехъ гнѣздъ его выглядывали четыре горлышка бутылокъ. Докторъ и охотникъ пили чай съ коньякомъ.

— Петръ Михайлычъ! Вотъ такъ встрѣча! Гора съ горой не сходятся, а человѣкъ съ человѣкомъ сойдется! — воскликнулъ охотникъ. — Откуда это?

— Спалъ… — хриплымъ голосомъ произнесъ Петръ Михайлычъ, щурясь на свѣтъ шестериковой свѣчки и маленькой жестяной лампочки, которыя уже горѣли на столѣ, протянулъ руку охотнику и сказалъ:- Здравствуй, Василій Тихонычъ.

Молодой человѣкъ посмотрѣлъ на него и пробормоталъ съ усмѣшкой:

— Вишь, у тебя ликъ-то какъ перекосило! Или ужъ на охотѣ намучился?

— Всего было, кромѣ охоты. На охоту еще только сбираюсь. Завтра поѣду.

Петръ Михайлычъ грузно опустился на массивный стулъ съ продраннымъ сидѣньемъ.

— Такъ вотъ и отлично. И я на завтра съ вечера пріѣхалъ. Вмѣстѣ и пойдемъ, — отвѣчалъ Василій Тихонычъ. — А я, братъ, пріѣхалъ на утокъ выписную собаку попробовать. Собаку я себѣ изъ Англіи выписалъ. Тридцать пять фунтовъ стерлинговъ… Это вѣдь на наши-то деньги по курсу — съ провозомъ и прокормомъ около четырехъ сотъ рублей собака обошлась.