Однажды Дуглесс попросила Николаса показать ей город. Он по привычке вскинул бровь и заявил, что восторга это у нее не вызовет, но, так и быть, он исполнит ее просьбу.

Он оказался прав: после покоя и относительной чистоты в доме Стэффордов, Дуглесс пришла в ужас от невероятной грязи, характерной для средневекового города. Чтобы на них не напали в пути, восемь мужчин-слуг Николаса отправились с ними. И пока они ехали, Дуглесс с подозрением оглядывалась на каждую тень за любым кустом. Конечно, читать в приключенческом романе о нападении какого-нибудь лихого разбойника – это одно, но Дуглесс не сомневалась в том, что настоящие разбойники – это просто заурядные уголовники!

Грязища в городе была такой, что Дуглесс никогда прежде и представить себе не могла чего-либо подобного: помои и остатки пищи из котлов выбрасывались прямо на улицу, туда же отправляли и содержимое ночных горшков! По пути встречались люди, о которых она с уверенностью могла бы сказать, что за всю свою жизнь они ни разу не мылись в ванне! А у мостика через небольшую речушку на высоких столбах она увидела гниющие человеческие головы!

Разумеется, она старалась не замечать плохое, старалась запомнить как следует дома, улицы, повозки. Ведь если ей суждено вернуться в свой век, хотелось бы рассказать обо всем увиденном отцу! Но как назло в глаза бросалось только плохое! Дома буквально жались друг к другу, и женщины прямо из окон обменивались какими-то вещами. Люди орали, животные ревели, кто-то колотил молотком по чему-то металлическому. Грязные, все в язвах дети подбегали к ним, хватали за ноги, клянчили милостыню. Люди Николаса пинками отгоняли их, и Дуглесс вместо симпатии к ним ощущала лишь желание отстраниться, чтобы они не коснулись ее. Увидев, как она побледнела, Николас тут же приказал поворачивать домой.

Когда они вновь оказались на свежем воздухе и Дуглесс смогла дышать полной грудью, Николас приказал сделать привал, и под деревьями тотчас разостлали скатерти и разложили еду. Николас подал ей кубок с крепким вином, и, приняв его дрожащими руками, Дуглесс стала с жадностью пить.

– Наш мир, видно, совсем не похож на твой! – сказал Николас. Все последние дни он расспрашивал ее о подробностях общественной жизни в двадцатом веке, интересовался проблемами мытья и канализации.

– Нет, не похож! – ответила она, пытаясь при этом вспомнить, как выглядят и пахнут города у нее на родине. Разумеется, и в Америке немало бездомных, но они все-таки живут не так, как здесь! В городе, конечно, попадались и хорошо одетые люди, но зловоние ощущалось постоянно.

– Да, наши города совсем не такие, как ваши! – повторила она.

Развалясь рядом с Дуглесс – она при этом оставалась сидеть – и допивая из ее бокала вино, Николас вдруг спросил:

– Так ты бы хотела остаться здесь, в моем времени? Она посмотрела на него, и тотчас, как бы заслоняя его от нее, глазам ее предстали те самые картины, которые она только что видела. Да, если б она осталась тут с Николасом, подобный город стал бы частью ее жизни, и всякий раз, расставаясь с относительной безопасностью дома Стэффордов, она бы видела все эти разлагающиеся головы на шестах и улицы, на которых воняло от гниющих отбросов и содержимого ночных горшков!

– Да, – ответила она, глядя ему прямо в глаза, – Да, если бы я могла, непременно осталась бы! Он взял ее руку и поцеловал.

– Но я обязательно заставила бы акушерок мыть руки! – добавила она.

– Акушерок? – переспросил он. – А, ну да – значит, ты хотела бы иметь от меня детей?!

Мысль о том, что ей пришлось бы рожать без надлежащей врачебной помощи и пребывания в родильном доме, привела ее в ужас, но она ни слова не сказала об этом!

– Да, по меньшей мере дюжину ребятишек! – воскликнула Дуглесс.