|
В своем бреду он часто звал сестренку и мать, иногда — Томаса. Дважды даже обращался с жалобой к мертвому приору. Но имени Гуго не произнес ни разу. Когда Томаса высадили на безводном островке, на общем совете решено было плыть к побережью Морей и присоединиться к тамошним морским разбойникам. После всего совершенного другого выбора у рыцарей и команды не оставалось. Беда же заключалась в том, что корабль уже две недели кружил по бескрайним синим просторам. Вода кончилась три дня назад. Вдобавок, на море воцарился штиль, необычный для этих широт в такое время года. Страшная, не летняя даже, а адская жара прихлопнула крышкой несчастное судно и его пассажиров. Казалось, что солнце постоянно стоит в зените и смотрит оттуда свирепым раскаленным зраком. Волны горели свинцом и золотом, с людей лил пот, а гребцы не могли поднять весла, несмотря на все крики и удары надсмотрщиков. Море под ними лежало гладкое, как масло, и совершенно недвижное. Ни ветерка. Парус бессильно обвис. «Воды, — бормотал Жак, мечась на вонючей тряпке, в которую превратился плащ. — Воды, мама, пить…». Но воды не было — только доски кормовой надстройки над ними, и доски по бокам, потрескивающие от жары доски, которые не раз и не два уже наводили Гуго на мысль о гробе. Жак метался в бреду, голова его билась о доски. Гуго придерживал голову брата ладонями и ощущал обжигающий кожу жар лихорадки. Иногда ему хотелось, чтобы братишка умер, и все это кончилось. Еще чаще сержанту хотелось убить Жака, а затем — и себя. Однажды желание стало так велико, что Гуго пришлось до крови укусить себя за руку, чтобы физическая боль отвлекла от страшных мыслей. Некоторое время он тупо смотрел на налившийся красным след укуса. Затем достал нож и полоснул себя по запястью. Потекла густая жидкость, почти черная в скудном свете, проникающем сквозь палубный настил. Сержант вздохнул и прижал запястье к губам брата. Когда тот успокоился и погрузился в сон, Гуго де Безансон перевязал руку тряпицей и, пошатываясь, выбрался наверх. Он уже два дня не был на палубе. Солнечный свет и блеск воды ослепил его, и сержант, вскрикнув, прикрыл ладонью глаза. Под веками еще долго плясали круги и белые искры, медленно наливавшиеся лиловым и желтым. Когда искры побледнели, сержант осторожно отнял руку от лица — и вздрогнул. На палубе, неподалеку от мачты и горящего за ней очага, несколько черных косматых зверей склонились над чем-то. Звери, урча, рвали это что-то на куски и жадно глотали. Присмотревшись, Гуго понял, что косматые чудовища гложут человеческий труп. Судя по звеньям цепи, свисавшей с ноги убитого, это был один из гребцов. Сержант потянулся к мечу, но тут наваждение прошло. Не звери были на палубе, а несколько человек из команды, в том числе капитан, и один из рыцарей… Гильом де Букль. Но они и вправду поедали человека. Убили ли они этого несчастного раба, или сам он умер от жажды или болезни, сержант не мог понять — да это было и не важно. Гуго перекрестился и попятился. Больше всего ему хотелось сейчас скрыться в трюме, скорчиться рядом с умирающим братом, не видеть ничего и не знать. Он был слишком слаб. Он все равно ничего не мог сделать. Он истратил последние силы на то, чтобы помочь Томасу. Малодушные мысли в одно мгновение пронеслись в голове Гуго, а затем рот его скривился в горькой усмешке. Этому ли учил его убитый господин? Из страха, из опасения за собственную жизнь и жизнь брата он ничего не сказал тогда, не помешал убийцам — и вот чем обернулось его бездействие. Стиснув зубы и сжав рукоять меча, Гуго шагнул вперед. Ему помешал странный шум. Мерный гул и рев — чем-то звуки напоминали грохот водопада и плеск колес водяных мельниц, но одновременно и гудение пчелиного улья. Сержант резко обернулся. По волнам навстречу обреченной галере неслось небольшое белое судно. Ревущий корабль — а рев исходил именно от него — был трехмачтовым, но шел не под парусами. |
