|
Сперва он прикрыл пальцем правую бровь и изобразил на лице точки от пороховых ожогов. Гайда смотрела, широко распахнув глаза. Отчаявшись, Томас вывел губами имя: «Селим». Ему потребовалось повторить это трижды, прежде чем в тусклом лунном свете Гайда сумела верно прочесть его знаки. Тут глаза ее распахнулись еще шире, а губы удивленно приоткрылись — девушка явно не ожидала, что Селим станет посылать ей розы, да еще выберет для такого поручения Томаса. Юноша устало вздохнул, покачал головой и указал на окна харамлика — и тут, наконец, лицо девушки озарилось пониманием. — Хабиба? — прошептала она. — Селим шлет эту розу моей госпоже? Томас радостно закивал. Гайда захлопала длинными ресницами, а затем вдруг прыснула в рукав. Молодой шотландец взял ее за подбородок и развернул к свету. Белые зубы Гайды сверкали, на губах плясала озорная улыбка, а темные глаза радостно блестели. — Наконец-то Аллах осенил его своей мудростью! — шепнула она. — Госпожа думала, что он никогда не решится… Ох, я побегу, я поскорей побегу и расскажу ей! В спешке Гайда едва не забыла злополучную розу. Днем в руку Томаса перекочевало тонкое золотое колечко, а чуть позже колечко оказалось у Селима. Тот был куда понятливей Гайды. Вдобавок, у него имелась вощеная дощечка и острая палочка. Томас так и не выучил арабскую вязь, но, взяв палочку непослушными пальцами правой руки, написал латинским шрифтом имя «Хабиба». Затем быстро стер написанное и резкими штрихами изобразил дом, ночное звездное небо над ним и луну, касающуюся верхушки самой высокой пальмы. На крыше дома он нарисовал две фигуры, мужскую и женскую. Женщина в его исполнении смахивала на песочные часы, а мужчина — на понурого верблюда, но любящее сердце подсказало Селиму верный смысл каракулей. Схватив дощечку и оглянувшись — в мастерской не было никого, кроме них, потому что рабы ужинали во дворе — Селим прижал рисунок к губам. А затем, сложив ладони перед лбом, модой араб серьезно поклонился Томасу. Юноше вновь на мгновение стало стыдно, но холодный рассудок быстро заглушил вспышку стыда. Он делает это не для себя. Для своего короля, для ордена, а, в конечном счете, и для Селима с Хабибой. Соединить двух влюбленных — разве не об этом так часто и так красиво поют трубадуры? А если влюбленным и придется бежать из-под родного крова, прихватив с собой Томаса — разве не ждет их впоследствии лучшая судьба? Этой ночью, когда Селим и Хабиба обрели друг друга на крыше дома алхимика, Томас впервые за долгие недели заснул спокойно. Во сне он видел бегущих с поля боя англичан, Роберта Брюса, с торжеством вступающего в Эдинбургский замок, и знамя с огненно-красным львом, плещущее на башне. Затем сон унес его дальше, туда, где песочного цвета холмы переходили в череду невысоких гор. Между этих гор виднелся город с золотыми дворцами и башнями, город, прожженный палящим солнцем, с узкими кривыми улочками и шумными площадями. В небе над городом горел Животворящий Крест Господень, а в широко распахнутые ворота въезжала вереница всадников. Доспехи их ярко блестели на солнце, плащи были украшены красными крестами, а черно-белые щиты-боссеаны несли следы недавнего боя. Томас был среди этих всадников и одновременно смотрел на город с террасы, ограниченной мраморной балюстрадой. Сердце Томаса-всадника пело от счастья, а сердце его двойника переполняли злоба и горечь, и холодным сгустком лежала на нем серебряная фигурка Феникса. Во сне Томас знал, что неизбежно окажется одним из этих двоих, но вот кем? Он не мог понять и оттого к середине ночи начал метаться и стонать так беспокойно, что лежавший рядом раб пробудился и сердито отвесил ему тумака. Глава 3 КРАСНЫЙ ПЕТУХ Наступил декабрь, время ветров и штормов. Заметно похолодало, что, впрочем, не мешало ночным свиданиям на крыше. А вот страсть Гайды поутихла. |
