— Моя мать обладает редкостным даром никогда и ничему не удивляться, — сухо ответил Мистраль.

Ему не хотелось говорить об Адели: любовное чувство к матери было так дорого его сердцу, что им невозможно было поделиться ни с кем.

— Значит, ты вырос двуязычным, — заметила Шанталь. — Теперь я понимаю, откуда у тебя этот деревенский акцент, когда ты говоришь по-французски. — Разговор ее явно забавлял.

— А я-то думал, что мой французский безупречен. — Он притворился обиженным.

— Ну, скажем, он почти безупречен, — снисходительно признала она.

— Увы, я не посещал аристократических коллежей, подобных тем, в которых ты провела свою юность.

— У меня о них сохранились самые мрачные воспоминания, — внезапно нахмурилась Шанталь.

— Ладно, будем считать, что мы поведали друг другу истории наших жизней, — подвел черту Мистраль.

— Прошлое мало что значит, меня больше волнует настоящее, — сказала она. — Пойдем, я провожу тебя в твою комнату.

Шанталь взяла его под руку и повела на второй этаж виллы, где были расположены комнаты для гостей. В комнате Мистраля были две застекленные до полу двустворчатые балконные двери с видом на бассейн, над которым с криками носились ласточки, иногда пикируя и касаясь крыльями воды, а затем вновь взмывая в небо, чтобы продолжить свой хаотичный полет до наступления темноты.

Мистраль прикрыл ставни, заслоняясь от последних лучей солнца, всегда вызывавших у него смутное ощущение беспокойства. Особенно не любил он осенние вечера, когда красота и смерть словно идут рука об руку. В Чезенатико, когда он был ребенком, Мистраль на закате уходил на берег моря, чтобы следить за полетом чаек. Вечернее небо так действовало на него, что он начинал плакать, свернувшись калачиком на песке и закрыв лицо руками.

Все началось в тот день, когда после ожесточенной и неравной (двое на одного) драки с мальчишками старше его годами он вынужден был спасаться бегством и убежал на пляж. Тут Мистраль как бы новыми глазами увидел море, поглотившее его отца Талемико, когда он был еще совсем маленьким. «Они пользуются тем, что у меня нет отца, он бы не дал меня в обиду», — думал он, утирая слезы. Ему отвечал лишь однообразный шум волн. В последних лучах заката они медленно катились к берегу и разбивались о прибрежный песок.

Шанталь подошла к нему и принялась нежно гладить его волосы и плечи.

— Ты что, играешь в «замри-умри-воскресни»? — спросила она, заметив его задумчивый вид.

— Я вспоминал далекие годы, — ответил Мистраль, обнимая ее.

— Давай попробуем, удобна ли эта кровать? — многозначительно предложила она.

— А мы не опоздаем к ужину? — У него не было настроения заниматься любовью.

— У нас еще есть несколько минут. И за этот краткий миг может случиться очень многое, — улыбнулась Шанталь и принялась расстегивать ему рубашку.

За столом Мистраль увидел и старую графиню Онфлер, grand-maman, как все ее называли. Она была не так уж стара, но почти совершенно глуха и обвиняла окружающих в том, что они шепчутся, чтобы не дать ей услышать, о чем разговор.

Мистраль чувствовал, что его терпят как чужеродное, хотя и безвредное на данный момент существо. Он был человеком без корней, без традиций, просто очередным капризом Шанталь. Ведя праздный светский разговор, члены семьи Онфлер пытались найти хоть какое-то оправдание присутствию среди них этого красивого парня без прошлого.

— Стало быть, вы участвуете в автомобильных гонках, — сказала grand-maman. Она очень мало ела, зато частенько прикладывалась к бокалу, которому зоркий официант не позволял пустеть.