Я хотел спросить про норов коня, и Лёнька правильно понял меня.

— Характер есть. Упрям. И с кнутом к нему лучше не подходить. Не любит он этого. Если ударишь, с места не сойдёт.

— Ну и правильно, — сказал я, осторожно дотрагиваясь до крутой шеи коня, — к домашнему животному надо с лаской подходить. Давай, Лёнька, запрягай нам коня.

— Сам не маленький, запряжёшь. А у меня тут, между прочим, больше делов нет. Я к этому коню приставлен был. Теперь в правление за новым заданием пойду.

Он пошёл и, обернувшись уже за воротами, крикнул:

— Смотри, чтобы шлея набок не съехала. Он в упряжке порядок любит. Аккуратист.

— Ладно, учи учёного, — сказал я упавшим голосом и с надеждой посмотрел на Алёшу.

Он ещё не сказал ни слова, просто стоял и смотрел на меня.

— Чего стоишь? Запрягай, — равнодушно произнёс он и облокотился о жердь, показывая этим, что будет стоять и смотреть, как я буду это делать. — Тебе в жеребьёвке повезло. Любишь кататься — люби и саночки возить.

Делать было нечего, и я принялся запрягать.

Я огляделся и увидел, что сбруя висит на стене. Хитро соединённые кожаные ремни я оставил на потом, а начать решил с хомута, похожего на пристежной воротничок без рубашки. Сделан этот воротничок был из толстой кожи.

Папа говорил про лошадь и собаку, что к одной надо подходить спереди, а к другой сзади. Только я никак не мог вспомнить, к кому с какой стороны надо подходить. Я подумал и сообразил, что хомут всё равно не наденешь с хвоста, так что, хочешь не хочешь, а придётся лезть под самую лошадиную морду.

Серко смотрел на меня с любопытством. Я поднял хомут и начал напяливать его на голову коня. Я делал это не без опаски: зубы у Серко были подлиннее, чем у волка. Конь был терпелив, я тоже. Но как я ни пыхтел, как ни уговаривал коня протиснуть голову в хомут, ничего у нас не выходило. Я решил сдвинуть его назад, чтобы мне было попросторнее. Я оттолкнул коня ладонью, но он не пошёл. Я оттолкнул его двумя руками, он только головой замотал.

— Эй, Алёша! — крикнул я. — Чего стоишь? Оттяни его за хвост.

Но Алёша мне не ответил. Как каменный стоял он с травинкой во рту и смотрел на меня. Тогда я упёрся ногами в стену, а спиною в грудь коня, так что его морда оказалась у меня над головой. Но как я ни кряхтел, я не мог ни на шаг сдвинуть эту огромную тушу. Вдруг Серко повернулся и пошёл, а я шлёпнулся на спину. Я вскочил и бросился за конём. Двор вокруг конюшни был огорожен жердями, но ворота были открыты. Серко шёл к ним широким, спокойным шагом. Я обогнал его и закрыл ворота. Теперь далеко убежать он не мог, но даваться мне в руки он всё равно не собирался. Вот тут-то и началась настоящая потеха. Я бегал вокруг коня, кричал и махал на него руками, а он, не обращая на меня внимания, пощипывал траву.

А Алёша стоял с травинкой во рту и смотрел на это. Теперь я понял, почему он не хочет мне помочь. По дороге к конюшне я сказал ему глупую фразу. «Подумаешь, — сказал я, — лошадь не вертолёт. Надо быть последним дураком, чтобы не суметь справиться с ней». И вот теперь он стоял и смотрел, как я сам доказывал себе, какой я есть последний на свете дурак.

Прибежал Лёнька и закричал:

— Чего же это вы делаете с конём? Не умеете запрягать, так бы и сказали. Зачем же его по двору гонять?

Тогда Алёша выплюнул свою травинку и спокойно сказал:

— А с чего это ты взял, что мы не умеем запрягать?

— А с того, что вы из Москвы приехали. Мне в правлении сказали.

— А хоть и из Ленинграда! Выходит, если мы приезжие, значит хуже тебя?

— Хуже не хуже, а не вашего это ума дело — коня запрягать. А ну, ты! Перестань руками махать, не пугай коня. Отойди, сам запрягу.