— Ты совсем дебил? — взрывается Ольга. — Потустороннего не бывает! И того света — тоже! А если тебе Голодный Мальчик не нравится — так просто на Коги не ходи, ясно?!

— Ты не понимаешь… Надо пойти… в последний раз.

— Это ты не понимаешь! Я уже заманалась за тебя заступаться, ты, жирный, даже убежать не можешь, а сам на Коги собрался! Да он тебя одной левой! И попробуй хоть одну собаку тронь — я тебя самого убью, ясно тебе?!

Филипп задыхается. Пот стекает на глаза, щиплет царапины на щеке. Слова Ольги разъедают его, как кислота; он понимает, что надо уйти и никогда больше с ней не разговаривать, но не может. Остановить Голодного Мальчика важнее. Иначе Филиппу будет не с кем не разговаривать… Он открывает рот — еще не зная, что скажет, в последней надежде убедить Янку помочь, — но она вдруг смотрит на настенные часы, надевает кофту и решительно подхватывает стоящий у стены школьный ранец, разбухший, как мешок с картошкой.

— Мне идти надо, — говорит она. — А вы как хотите.

Ранец, похоже, тяжелый. Янка с трудом закидывает его на плечи, берет скрипку и распахивает дверь. Ждет, нетерпеливо переминаясь.

— Ты папе, что ли, на скрипке будешь играть? — удивляется Ольга, и Яна, глядя в пол, поводит плечами:

— Вроде того… Слушайте, мне правда пора уже.

Она так спокойна, что хочется кричать. Вместо этого Филипп кивает и медленно пятится, не спуская глаз с перекошенной Янкиной кофты. В обвисшем кармане легко угадываются очертания ножа.

* * *

…Филипп выкатился в серебристо-серый от мороси двор и замер, опутанный мягким светом сумерек. В памяти ворочалось большое, металлически звякающее, пахнущее железом и машинным маслом. Он закрыл глаза, и темная куча распалась на длинный железный ящик и дядю Сашу, стоящего перед ним на коленях с огромной связкой ключей в руках.

Филипп завертел головой, но ни дядь Юры, ни Ольги не увидел. Он медленно спустился с крыльца. Руки начинали замерзать, и он зябко втянул их в рукава куртки. Снова один, и идти больше некуда. Он сгорбился, содрогаясь от спазмов под ложечкой. Ворона обманул. В его жизни ничего не изменится, и сегодняшний день — лишь рябь на поверхности мертвого озера. Пора домой. Мама ждет. Он извинится перед ней, а потом поедет в санаторий.

— Отстаньте от меня! — донесся из-за угла дома визгливый, одышливый голос, и Филипп медленно распрямился. Опять бежать, подумал он с веселым раздражением. Снова бежать…

Загребая рукой густой от соли воздух, он затопотал по выщербленному тротуару, обогнул дом и выскочил на пустырь.

…Ольга бежала, как раньше, — череда полетов, хлещущий по спине соломенный хвост, бесконечные ноги мелькают, вспарывая пространство. Бежала легко и стремительно, и дядя Юра чуть впереди казался на ее фоне кривой, неуклюжей жабой, но почему-то она никак не могла догнать его. Дядь Юра боком выскочил на дорожную насыпь, дико оглянулся, заметался, порываясь бежать по грунтовке, но Ольга была слишком близко, — и он тремя неуклюжими прыжками перебрался через глубокие колеи и спрыгнул с другой стороны. Ольга съехала с насыпи секундой позже, — откинувшись назад, взрывая пятками глину, почти лениво поводя руками, чтобы удержать равновесие. Дядь Юра снова оглянулся, сбиваясь с ритма, и рванул между гаражами. Как такое может быть, подумал Филипп на бегу, почему она до сих пор не поймала его? Ольга принимала то вправо, то влево, иногда оказываясь сбоку от дяди Юры, но никак не приближаясь, и до Филиппа вдруг дошло: она загоняет его, как дичь.