— А кто вам разрешил читать формулярные списки?

   — Не имеет значения!

   — При вашей интриге, Волков, значение имеет все, и мне непонятно, с какой стати канцелярия разглашает служебные сведения...

Волков! Как Надежда могла забыть этот высокий голос, эту манеру растягивать слова в конце. Жаль, что в апреле 1811-го, при передаче взвода, дело у них не дошло до дуэли. Тогда, считала она, Волков струсил, но сегодня Надежда не даст ему уйти и при свидетелях разберётся со старым знакомым. Она уже хотела ударом ноги распахнуть дверь, но ход беседы у ротмистра остановил её.

   — Мы не можем верить вам, корнет, — сказал Цезарь Торнезио, старший из братьев-французов. —Я, например, даже думать не хочу, будто бы наш Александров...

   — Очень глупо, господа, — перебил его Волков, — терпеть женщину рядом с собой, в полковой компании. Её надо разоблачить! Выкинуть вон! И вы, ротмистр, как её эскадронный командир, должны сказать своё веское слово.

   — И не подумаю!

   — Вы считаете нормальным сей невероятный факт? Баба — в офицерах?!

   — Все факты в нашей армии, и особенно — невероятные, происходят только с ведома её верховного вождя, государя императора. Значит, такова его воля. Вы — против неё?

   — Государь слишком далёк от нас, — не унимался Волков. — Удивляюсь, что вам самим не претит её присутствие. Она водит взвод, а вы, как дураки, слушаете её слова: «я был», «я сказал», «я пошёл»...

   — Хватит, Волков! — рявкнул Пётр Чернявский, и в комнате произошло какое-то движение. — Вы совсем обнаглели...

   — Спокойно, спокойно, господа! — Ротмистр, видимо, разнимал молодых офицеров. — Наш гость, к сожалению, не понимает простых вещей. Во-первых, прямо ничего такого не доказано. Во-вторых, взвод корнета Александрова в отличнейшем порядке, я смотрел его в феврале...

   — Вы уходите от разговора! — Голос Волкова сорвался на фальцет.

   — Да, ухожу! Вам тоже советую нигде его не затевать. Поняли, Волков, нигде! — В голосе Подъямпольского прозвучала угроза. — А тем паче — устраивать скандалы с разоблачениями в полку и пятнать его славное имя! Уверяю вас, что тогда вам придётся держать ответ, и это будет гораздо хуже, чем сентенция военного суда о покупке гнилой муки по цене хорошей...

Больше Надежда не слушала. Она вернулась на крыльцо, села на перила, достала из саквояжа трубку и кисет. Стараясь поменьше рассыпать табак на пол, она набила трубку дрожащими пальцами, чиркнула спичкой и закурила. Вскоре по коридору раздались быстрые шаги со звоном шпор, дверь распахнулась. Надежда подставила ногу, и корнет Волков, споткнувшись, едва не упал и ухватился за перила.

   — Добрый день, господин Волков! — сказала она, вынув трубку изо рта. — Мне кажется, вы хотели что-то спросить у меня. Очень важное...

Волков дико взглянул на неё и бросился вниз по ступеням крыльца. Он подбежал к своей гнедой кобыле, стал отвязывать чумбур, вставлять ногу в стремя. Застоявшаяся лошадь плясала под ним, и он не сразу устроился в седле. Ударом хлыста корнет заставил её резко перейти в галоп и, оглянувшись на Александрова последний раз, ускакал со двора прочь.

Докурив трубку, Надежда выбила её о ладонь, засунула в карман шинели, взяла саквояж и пошла в дом. Теперь дверь в зал была открыта. Она увидела, что её однополчане, возбуждённо переговариваясь, рассаживаются за столом, а денщик Подъямпольского принёс и держит в руках кипящий самовар.