— Больше не отпущу! — На глазах у Станковича блеснули слёзы, и он спрятал лицо у неё на груди.

От его прикосновений и поцелуев в сердце Надежды как будто занимался пожар и тепло растекалось по телу. Голова у неё кружилась, груди отяжелели, соски выступали под тканью шлафрока. Ей всё труднее было сдерживать стоны. Она соскучилась по нему, она желала его, своего единственного, выбранного раз и на всю жизнь, но стыдилась этой страсти. Ей всегда казалось, что начинать должен мужчина.

А он был прежним: пылким, азартным, как юноша. Он совсем замучил её. Отодвигаясь на край постели, она бормотала: «Нет, нет, нет» — но вскоре поворачивалась к нему, снова ловила его горящий взгляд и спрашивала: «Ты любишь меня?»

Они опомнились, когда в окно уже заглядывало полуденное солнце. Одевшись, поехали обедать в ресторан на Маршалковской, потом долго гуляли по красавице Варшаве, вечером были в театре. Вернулись в своё обиталище за полночь, поставили самовар, напились чаю и опять закрылись в спальне.

Наступило утро.

Теперь её возлюбленный лежал на широком ложе, смежив веки. Может быть, он дремал, может быть, думал о чём-то. Надежда склонилась над ним и рукою провела по кудрявым чёрным полосам, коснулась шрама на лбу. Бедный, бедный мариупольский гусар! Как удержался он в седле после такого страшного удара, как уцелел в той зверской сече, что была за Центральной батареей в середине дня 26 августа? Она хотела поцеловать его, но повернулась неловко, и Станкович, вздрогнув, открыл глаза.

   — Кто здесь?! — крикнул он. — Где мой пистолет?.. Прочь от двери! Я стреляю...

Он смотрел на Надежду и не видел её. Его взгляд был пустым и бессмысленным. Подполковник выхватил из-под подушки пистолет, который они по своей военной привычке положили туда на всякий случай вечером, и направил дуло на неё:

   — Ты кто?

Она молчала, боясь пошевелиться.

   — Ты кто? — требовательно повторил он.

   — Поручик Александров.

   — Врёшь!

Тут Надежда бросилась Станковичу на грудь, прижала его своим телом к подушке, вырвала из рук лёгкий трофейный «Аn-ХIII».

   — Михаил, очнись! Что с тобой? Очнись же, милый!.. Ты слышишь меня? — Она хлопала его по щекам.

Станкович застонал, прикрыл глаза ладонью:

   — О, Бог мой, какая боль...

   — Где боль, Михаил, где?

   — В затылке. И там, выше... — Он взял её руку и прижал к своей голове сзади. Она нащупала ещё один рубец, небольшой, но глубокий.

   — Это тоже у Бородина?

   — Да. Они же наскакали на меня вдвоём. Ударов было два. Один спереди, но спас козырёк кивера. А второй — сзади и как-то сбоку. Артемида поднялась на дыбы, она помешала им...

Надежда встала, налила в бокал вина, подала ему. Он выпил залпом, опустил голову на грудь. Потом в тревоге посмотрел на неё:

   — А что сейчас было? Ничего не помню.

   — Тебе надо в отставку.

   — Нет. Хочу дослужиться до полковника. У меня теперь есть «Георгий» четвёртой степени, полк мне должны дать. Разве ты не хочешь стать матушкой полковницей?

   — Поручиком быть тоже хорошо...

Она была бы счастлива взять у жизни и то и другое. С утра быть на службе и в мундире, вечером, дома, сняв мундир, превратиться в ласковую жену и добрую мать своих детей. Однако её великодушный покровитель Александр Благословенный полагал такую метаморфозу совершенно невозможной.