Анастасия Ивановна уже сидела в пеньюаре, и горничная разбирала у неё на голове сегодняшнюю праздничную причёску: вытаскивала шпильки, расчёсывала волосы.

   — Довольна ли ты своим днём ангела? — спросила городничиха у дочери.

   — О да, матушка.

   — Как видишь, мы с отцом готовы сделать для тебя все...

   — Хочу поблагодарить вас. — Надежда, как это у них водилось, поцеловала ей руку. — Теперь я решила исполнить ваше желание, матушка, и уехать из Сарапула.

   — Давно так следовало тебе поступить, дочь моя. Тогда никто не стал бы на тебя сердиться.

   — Спокойной ночи, матушка! — Поддавшись внезапному порыву, Надежда прижала руку матери к своему сердцу, чего прежде никогда не смела делать.

   — Поди с Богом! — сказала Анастасия Ивановна, тронутая — так ей думалось — раскаянием своей упрямой и непослушной дочери.

Эти слова Надежда истолковала как материнское благословение. Ей очень хотелось его получить перед трудной и опасной дорогой. Низко поклонилась она своей родительнице и удалилась из спальни.

Как всегда, около одиннадцати часов вечера в её комнату зашёл Андрей Васильевич. Но их обычный разговор о событиях минувшего дня, о книгах, прочитанных Надеждой, об Алкиде и Урагане, о Василии Чернове никак не складывался. Надежда была слишком взволнованна, и отец заметил это.

   — Здорова ли ты? — спросил он.

   — Да, батюшка. Но только... немного озябла.

   — Вели завтра протопить печь. Ночи уже холодные. Не ровен час, простудишься.

   — Конечно... — Голос у неё дрогнул. — Завтра — обязательно.

   — Что-то ты грустна, друг мой. — Андрей Васильевич направился к двери. — А зря. Твой праздник удался. Все довольны...

Она бросилась за ним, прижала его руку к своей щеке, потом поцеловала её:

   — Ах, любезный мой батюшка!

   — Добрая дочь... — Дуров обнял Надежду за плечи. — Ложись-ка спать... Ты вся дрожишь. Видишь, как холодно тут у тебя...

Она долго прислушивалась к его шагам по лестнице и в коридоре. Потом, когда они затихли, взяла ночник и осторожно открыла дверь в детскую. Но нянька Наталья, спавшая около двери на лежанке, всё равно услышала, как Надежда подошла к кроватке Ванечки.

   — Что это? Кто здесь? Вы, барыня Надежда Андреевна?

   — Да. Мне послышалось, Ваня плачет...

— Нет, он спит. Набегался сегодня с Василием Андреевичем и Евгенией Андреевной до упаду...

Надежда, высоко держа ночник, смотрела на своего сына. Он действительно спал крепко. Его русые волосы разметались по подушке. Одну ладонь Ваня подложил под щёку, в другой сжимал глиняную свистульку-птичку, раскрашенную красной и жёлтой краской, — дедушкин сегодняшний подарок.

Ей хотелось запечатлеть в памяти эту картину, увезти её с собой в новую, неведомую жизнь. Ей хотелось разрыдаться от тяжести и неизбежности своего выбора над постелью единственного дитяти, данного ей Богом. Но она боялась напугать своего малыша, боялась вызвать подозрения у Натальи, которая и так встала со своей лежанки, не понимая, почему барыня пришла среди ночи в детскую и теперь долго и печально глядит на барчонка, как будто бы он болен.

«Только ради лучшего будущего для нас с тобой, Ванечка... — повторяла она мысленно. — Только ради будущего.