К счастью, все утряслось само собой.

    – Н-ну… – язвительно молвил Труадий. – Молодой ты наш империалистический хищник! Все понимаю. Одних разогнал, других пригреб… Но жену-то зачем приложил? Пробки перегорели? Что за ход?

    Хороший вопрос.

    – Хода нет – ходи с бубей, – ответил динамик.

    Труадий взглянул на меня едва ли не с испугом. Если я во имя дела даже предприятие законной супруги не пощадил, то чего же от меня в таком случае ждать остальным?

    – Послушай, Лёня, – несколько нервно заговорил он. – Если ты за что-то подобным образом мстишь Еве, то должен тебе сказать… Я не для того основывал «Мицелий», чтобы ты с его помощью сводил какие-то свои счеты с женой…

    – Еще и с женой, – подтвердил динамик.

    После таких слов мы с Петровичем оторопели оба, но, вероятно, по разным причинам: мне ответ показался слишком неожиданным даже для автопилота, а уж какой смысл вложил в услышанное Труадий – не берусь судить. На всякий случай я вызвал распечатку предыдущей фразы. Ну понятно! Концовку ее бот распознал как «еще ты с женой».

    – Лёня… – У Труадия даже голос слегка упал. – Ты безжалостен, Лёня… Так нельзя.

    Я поспешно отключил автопилот. Вернее, не то чтобы совсем отключил… Пусть пишет, но молча.

    – Вы полагаете, Труадий Петрович… – промямлил я, – что для Евы следует сделать исключение?

    – И ты об этом спрашиваешь меня?!

    Мне стало совсем неловко.

    – Я уже и сам думал, Труадий Петрович… Да! Конечно! Сделаем…

    – Ну, слава богу… – с насмешливым облегчением промолвил Труадий. – Хоть что-то человеческое прорезалось… Слушай, Лень! А не слетать ли тебе с нами через месячишко в Испанию? А то ведь так и сгореть недолго на работе.

    * * *

    Возможно, я ошибаюсь, но такое впечатление, что после моего краткого владычества и последующей стратегической ломки Труадий слегка изменился. Обычная его рассеянная улыбочка, с которой он давал указания сотрудникам, смотрелась теперь несколько застывшей. Приклеенной. В молодости Петрович, как мне кажется, был тот еще волчара, а барственную личину примерил, лишь убедившись, что его «Мицелий» не по зубам уже ни уголовным рэкетирам, ни государственным.

    И все-таки, думается, в глубине души он по-прежнему полагал себя зубастым и беспощадным. Вот, дескать, похаживаю я среди вас весь такой благостный, подчеркнуто старомодный, церемонный, а изменись конъюнктура – секунды не буду колебаться, ни перед чем не остановлюсь.

    А конъюнктура-то, оказывается, давно изменилась!

    Какой-то, простите, сопляк, которому дали немножко порулить (даже и не порулить – так, за шишечку штурвала подержаться), резко меняет курс и в итоге оказывается прав. Насколько я могу судить, сделанные ботом ходы были довольно циничны, однако вполне очевидны и, главное, неподсудны. А Труадий их проморгал. Не заметил.

    То ли маска приросла, то ли впрямь состарился.

    Осмелюсь также предположить, что грызло его теперь еще одно тайное сомнение: а ну как геликософия – это все-таки нечто большее, нежели набор звонких нечленораздельных терминов? И я понимаю Труадия.