– Наш бизнес идет как по маслу, – говорил мне Филип. – К будущему году я смогу пролонгировать ипотеку, после чего мы с тобой по-братски раздербаним мильончик с хвостиком. Ну а пока что тебе придётся утешиться нулевой ставкой налогообложения твоих инвестиций.

Я перевёл разговор на тему нашей сестры Чинк, считая что единственным моим шансом добиться своего было задеть его струну родственных чувств, остатки которых не зачахли ещё в этой атмосфере, где царствует наэлектризованный рок-музыкой бородатый мох (плюс питбули на заднем дворе, беззвучно утопающие в агонии своих кровожадных инстинктов). Я напомнил ему те времена, когда мы на Индепенденс-Бульваре слушали совсем другую музыку. Чинк играла на пианино "У Джимми был пятицентовик", а все мы остальные подпевали или, точнее, горланили хором. Помнил ли Филип Крамма, шофера грузовика по доставке лимонада (это он, будучи неравнодушным к Хелен, придумал ей нежное прозвище "Чинк"), который мог забросить полный ящик бутылок точно на пятачок на самой верхушке пирамиды ящиков? Нет, конечно же, ящики в этом лимонадном грузовике не были штабелированы точно в форме пирамиды – эта форма была ближе к зиккурату.

- Зиккурат? Это ещё что такое?

- Ассирийские или вавилонские пирамидальные башни, – объяснил я, – ступенчатые, но не закачивающиеся острием.

- Не стоило отдавать тебя в колледж, – резюмировал Филип, – хотя даже не знаю, на что другое ты был бы годен. Кроме тебя ведь никто из наших не прыгнул выше средней школы ... А этот Крамм, вроде, был неплохим парнем.

– Да, – подтвердил я, – Чинк уговорила Крамма оплатить мою учёбу в колледже. Он был толстяком, помнишь? – спросил я Филипа.

Крамм был невысоким коренастым крепышом. Круглолицый с гладкой как у самоанца кожей он гладко прилизывал свои чёрные волосы в стиле актёров Валентино или Джорджа Рафта. Он помогал нам всем, оплачивая аренду нашего жилья. Наш папа во время Великой депрессии работал коммивояжером, втюхивая ковры батрачкам в северном Мичигане. На аренду он заработать не мог. Большое домохозяйство целиком и полностью лежало на плечах матери и если прежде она, будучи излишне эмоциональной, сходила за странноватую, то на шестом десятке она производила впечатление полоумной. Её стиль управления домом был близок к армейскому, а командным пунктом ей служила кухня. Крамма нужно было кормить потому, что он кормил нас, а его было проще убить, чем накормить. Мать выварками готовила ему голубцы и китайское рагу чоп-суи. Суп он мог хлестать вёдрами, мог сам "умять" целый ананасный перевернутый пирог. Мама покупала продукты, потом мыла, чистила, резала их, затем варила, жарила, шкварила и пекла блюда, затем подавала их на стол и, наконец, мыла посуду. Крамм ужирался до отвала, после чего ночью мог выйти из своей комнаты в одних пижамных штанах и побрести куда-то во сне как лунатик. Впрочем шёл он прямиком к холодильнику. Помню, однажды летней ночью стал свидетелем того, как он разрезает апельсины пополам и впивается зубами в их мякоть. Так, пребывая в состоянии сомнамбулизма он выхлестал их с дюжину, после чего я видел как он отправился обратно в постель, ведомый своим брюхом к нужной двери.

- А ещё он ходил в игорный дом под вывеской "Даймонд-Хорсшу, Кедзи-энд-Лоуренс", – добавил Филип, который тем не менее не собирался втягиваться в какие-то воспоминания.