|
Хоскинс стоял посреди комнаты в настороженной, нерешительной позе спиной ко мне. – Кто кричал? – спросил я. – В том конце холла… – ответил он, не оборачиваясь. – Там только мисс Николс… В крике не было ничего душераздирающего; откровенно говоря, я его едва расслышал, но крик есть крик. Я обогнул Хоскинса и, выйдя из комнаты, решительно пересек холл. – Последняя дверь направо, – произнес он мне вслед. Я знал это, так как бывал у Джанет прежде. Дверь оказалась открыта. Я повернул ручку и вошел. В комнате никого не было, в глубине через распахнутую дверь виднелся угол ванной. Я сделал несколько шагов, но тут послышался голос служанки: – Кто там? – Арчи Гудвин. Что… Она возникла на пороге, лицо ее было взволнованно: – Вам нельзя сюда! Мисс Николс не одета! – О'кей. – Понимая деликатность ситуации, я остановился. – Но я слышал крик. Джанет, вам нужна помощь? – Нет, – почти беззвучно ответила невидимая неодетая Джанет. – Спасибо, все в порядке! – Голос был не только слабым, он дрожал. – Что случилось? – спросил я. – Ничего страшного, – сказала служанка. – Небольшая ранка. Она порезала руку осколком стекла. – Она – что?! – Я сделал большие глаза. Не дожидаясь повторного ответа, я отодвинул служанку и вошел в ванную. Джанет, не одетая в полном смысле этого слова и совершенно мокрая, сядела на табурете. Не обращая внимания на протесты и стряхнув с себя сделавшуюся вдруг красной, словно свекла, служанку, чья девичья скромность была глубоко травмирована бесцеремонностью моих действий, я снял с крючка полотенце и протянул его Джанет. – Возьмите. Это защитит устои цивилизации. Я обследовал ее руку. Порез приблизительно трех сантиметров длиной посередине между запястьем и локтем выглядел из за смеси крови и йода куда хуже, чем был на самом деле. Он, конечно, не стоил того, чтобы лишаться чувств, но глядя на Джанет, можно было подумать, что она вот вот хлопнется в обморок. Я взял у нее бутылочку с йодом и заткнул пробкой. – Я вовсе не кричала, – сказала Джанет, придерживая край полотенца у самого подбородка. – Честное слово, я никогда не кричу. Просто мне стало не по себе… Порезаться осколком – всего через несколько дней после смерти мисс Хадлстон… Я не кричала, когда порезалась. Не такая уж я глупенькая. Я закричала, когда увидела на щетке осколок. Это показалось мне так… – Вот он, – сказала служанка. Я положил осколок на ладонь. Это был кусочек кремово желтого стекла с неровными краями, размером чуть больше монеты. – Он похож на осколок бутылки, разбитой в комнате мисс Хадлстон. Вы о ней спрашивали, – сказала служанка. – Я оставлю его себе на память, – произнес я, опуская осколок в карман, где уже лежал пузырек с йодом, и подобрал с пола щетку для мытья. – Итак, вы сели в ванну, намылились, стали тереть себя щеткой, порезались и, обнаружив запутавшийся в щетине осколок, закричали. Верно? Джанет кивнула: – Понимаю, кричать было глупо… – Я как раз убирала в комнате, – вмешалась служанка. – Вбежала и… – С этим позже, – перебил я. – Лучше принесите марлю и бинт. – Они там, в шкафчике, – сказала Джанет. Я аккуратно обработал ей руку, подложив побольше марли, потому что ранка все еще кровоточила. А вот в лице девушки крови явно не хватало. Оно было по прежнему бледным и испуганным, хотя она и пыталась улыбаться, благодаря меня за помощь. |
