Зотов поравнялся с Карпиным и шепотомсообщил:

– Ночью повесился начальник местного особого отдела. Тот самый, которому Сашка вчера рыло набил.

– Вон оно как, – удивился лейтенант. – Не вынес позора?

– Есть подозрения, что ему помогли.

– Мне сразу это гадючье гнездо не понравилось, – поделился наблюдением Карпин. – Слишком все у них спокойно и гладко. Половина окруженцы, ряхи нажрали, бабами обросли, хозяйством, а люди на фронте воюют.

– Каждому свое, – возразил Зотов.

– Да мне что, – отмахнулся лейтенант. – Побыстрей бы самолет, иначе крякну со скуки.

– Самолета не будет. Центр запретил все полеты, немцы сжимают кольцо, недаром «Рама» кружила. Так что, скучать не придется, гарантия.

– Они там с ума посходили? Значит застряли мы здесь?

– Значит застряли.

   Затих стук топора и перекличка голосов. Лес впитал в себя звуки, разлив тягучую, осторожную тишину, нарушаемую лишь пением невидимых птиц. Шестаков уверенно свернул в самый темный, еловый бор, находя незаметные, звериные тропки, вьющиеся сквозь бурелом и островки сухого малинника. Зотов посмотрел на часы. Половина девятого, нужно топать и топать. Жизнь партизанского радиста беспокойная, как у шелудивого пса. Он только в мечтах сидит в теплой землянке, попивает чаек и бодро рапортует в штаб про очередную блистательную победу. На деле радист два-три раза в неделюв любую погоду взваливает на себя десятикилограммовую рацию, берет оружие и в составе группы охранения уходит в леса, как можно дальше от лагеря, отмеряя десятки километров чащи и болотного хлебова, нещадно потея, кормя комарье или промерзая насквозь. Выходит на связь и спешно делает ноги, заметая следы. Немецкая ближняя и дальняя радиоразведка способна перехватить малейший сигнал, пеленгуя рацию с точностью до нескольких сотен метров, и тогда это место, по настроению, утюжат авиацией, или выдвигают поисковый отряд, начинающих загонную охоту. Севшие на хвост егеря делают пресную жизнь партизанского радиста чуточку пикантнее и острей.

   За следующие пару часов отмахали, судя по карте, семь километров, буквально просочившись, благодаря молчаливому Шестакову, сквозь разливное море непроходимых трясин. Вышли по сухому, даже ног замочить не пришлось, вот что значит опытный проводник. Зотов прослезился, вспомнив, как недавно они блуждали по партизанским лесам, местами увязая по пояс в жадно хлюпающем, вонючем болоте.

Ветреный, пронизанный солнечным светом сосняк обошли стороной и расположились в густом ельнике, на ковре порыжелой, опавшей хвои. Разведчики привычно заняли круговую оборону. Пока Капустин готовил рацию и забрасывал гибкое, многометровое щупальце антенны на дерево, Зотов достал блокнот и набросал короткое сообщение. Щелкнул переключатель, вспыхнул индикатор. Есть связь! При должной сноровке и доле удачи «Север» обеспечивал устойчивый радиосигнал на дальности четыреста километров и более. Надежная, неприхотливая машинка, разработанная специально для партизан и разведчиков.

Радист зашифровал текст и сел на ключ.

Тук. Тук-тук. Тук, – азбука Морзе зазвучала в лесной тишине, растворяясь в теплом воздухе весеннего дня.

Капустин поправил наушники и принялся сыпать в блокнот затейливой вязью ничего не значащих цифр. Зотов предусмотрительно отвернулся. Радисты натуры тонкие и ранимые, крайне болезненно воспринимающие попытки вторгнуться в интимный рабочий процесс.

Капустин закончил, передал лист расшифрованной радиограммы и, недожидаясь приказа, начал сворачивать станцию. Выход в эфир занял не более двух минут.

Ответ пришел скупой и бесстрастный, но Зотов знал, какие чувства охватывают офицеров и радистов Центра, когда из глубокого немецкого тыла приходит весточка от группы, молчавшей несколько дней.