Появление немцев добавило головной боли. Одно дело втихаря отстрелять группу неожидающих ловушки предателей, и совсем другое схлестнуться с отрядом немецких диверсантов, натасканных драться в лесу.

– Осторожно, яма, – предупредил Карпин, обходя почти неразличимый, заросший травой и кустами провал, наполовину забитый сгнившими досками. Под каблуками затрещали расколотые плитки синего изразца. Зотов, уже заимевший не малый опыт падения в местные погреба, снова едва не сверзился в черную глубину, наступив на песчаный, предательски уползающий край. Метров через пять раскрыла пасть еще одна яма. Карпин, проходя мимо, резко остановился.

– Ты чего? – прошипел Зотов, ткнулся в лейтенанта плечом и глухо, угрожающе заворчал. Кровь ударила в голову, сдавила виски. Зотова повело. На дне ямы вповалку лежали окровавленные тела, наспех заваленные ветками и сушняком. Торчали неестественно вывернутые руки и ноги, жутко белели мертвые лица. Покойники были совсем свежие, без следов разложения и гнилого душка. В глаза бросились знакомые желтые ботинки, с толстой, усеянной гвоздями подошвой. Колька!

Зотов тяжело, с надрывом дыша, инстинктивно схватил Мишу за локоть и сжал. Карпин скривился от боли, но руки не убрал.

– Побили ребят, – Шестаков стащил картуз с головы. – И кутенка нашего не сжалели. Любил я его, только показать не умел.

Зотова перехлестнула лютая, требующая немедленного выхода ненависть. Последняя надежда на счастливый исход осталась в этой залитой кровью, провонявшей смертью и страданием яме. Решетов взял с собой партизан, заранее выписав им приговор. Понятно, лишние свидетели ему ни к чему, когда вся операция на кону. Он смотрел им в глаза, похлопывал по спине, протягивал хлеба кусок, и они ему верили, командиру и своему в доску парню. Они не знали, что ихведут на бойню и на верную смертьот рук падали в овечьей шкуре. Есть ли что-то на этом свете страшнее предательства? Разве только месть за него.

Зотов отпрянул от края забитого мертвецами подвала, давя вспышку бешеной, неистовой ярости.

– Витя, – окликнул Карпин.

– Я в порядке, работаем.

Зотов был нихрена не в порядке, но это сейчас не имело никакого значения. Он, пригнувшись, скользнул под окнами с выкорчеванными, проржавевшими решетками и бесшумно вошел в крохотную боковую дверь. Внутри царила пахнущая отсыревшим камнем и плесенью, мозглая темнота. Зотов, пачкаясь штукатуркой, вжался в стену и заглянул за угол. У затухающего костра сидя дремал Кузьма, надвинув кепку на глаза и положив автомат на колени. Решетов нервно расхаживал по церкви, поминутно останавливаясь у окна и смотря на часы. Его губы двигались и кривились. Беспокоится капитан, переживает, готовится партизанских командиров хлебом-солью встречать…

Карпин мельком глянул за угол и страшно округлил глаза.

– Решетова берем, – проартикулировал Зотов. – Второго Степан.

Шестаков угрюмо кивнул, взвешивая карабин на руках.

Рот пересох, словно Зотов вылизывал пыльные церковные кирпичи, сердце прыгало и скакало, как перед всякой атакой, его ощутимо трясло.

– Начали, – Зотов влетел в церковь и заорал, оглушая внезапностью. – Стоять! Ни с места, твари!

 До противника десяток шагов. Время остановилось, превратившись в кадры замедленной киносъемки. Решетов поворачивался, рука опустилась на кобуру, вскидывался просыпающийся Кузьма, инстинктивно поднимая оружие. «Не успеем, не успеем…» – билась шальная мысль в голове. Успели. Быстроногий Карпин врезался в Решетова, сцепившиеся тела покатились в кирпичном крошеве и пыли.