|
Но у меня не было денег, я не умел просить, не знал, что успех достается не самым лучшим, а самым ловким. К тому же я был красив. Я говорю об этом совершенно беспристрастно. Я никогда не мог толком понять, что значит быть красивым. Но столько женщин говорили мне с каким-то надрывом в голосе: «Как ты красив!» — что я в конце концов согласился с ними. О! Мне было это вовсе не трудно. Естественно, слова их льстили моему самолюбию. Что за чудесная игра — переходить от одной к другой, обволакивать их музыкой, осторожно ловить их в расставленные сети, словно прекрасных диких козочек! Как увлекала меня эта охота! Я не понимал, что таким образом жертвую временем, которое мне следовало упорно посвящать честолюбивым устремлениям. Я соглашался на ангажементы, которых должен был бы стыдиться. Играл в казино, в пивных. Мои учителя отвернулись от меня. Однако я все еще не понимал, что качусь в пропасть. Но вот однажды, в Каннах, меня словно молнией ударило. Я играл тогда в модном ресторане. Обстановка летнего отдыха, южного солнца, легких любовных связей, богатства нравилась мне. Я исполнял небольшие эффектные вещи, которые очаровывают купальщиц во время чая: «Китайский тамбурин», «Чардаш»… Мне аплодировали — я низко кланялся, как паяц, кем, в сущности, и был. Однажды, не знаю почему, я заиграл «Арию» Баха. И сразу почувствовал, как в зале постепенно воцаряется тишина. Посетители перестали болтать. Я догадывался, что люди подают друг другу знак замолчать. Я все еще вижу официанта, застывшего с подносом, уставленным бутылками. В этот день во мне жила сама музыка. Не понимаю, почему она тогда выбрала именно меня — меня, который был ее недостоин. Я долго буду помнить мгновения, которые пережил, когда в воздухе замерла последняя нота: потрясенная тишина, такая глубокая, что отчетливо различим был даже звон упавшей ложки — и вдруг такой оглушительный, что я зажмурил глаза, взрыв восторга, гром аплодисментов, прокатившийся слева направо, который, все нарастая, перешел в возгласы: браво!., бис!.. Случилось то, чего я никогда не знал, о чем тщетно мечтал: я услышал крики толпы, влюбленной толпы. Ощущение было столь необычным, столь сладостным, столь потрясающим, что все остальное потеряло для меня всякий смысл. Я почувствовал во рту горечь презрения и стыда. Вечером я готов был наложить на себя руки. Возможно, мне следовало тогда покончить с собой, но я слишком привык жалеть самого себя. И потом, я все еще надеялся, что удача улыбнется мне. Я играл в самых дешевых кафе и ресторанах, был отвратителен самому себе, но, вопреки всему, не терял надежды. Ведь мне еще не было и тридцати.
Не стану описывать, как катился по наклонной плоскости с открытыми глазами, прекрасно сознавая, что потерял. Я очень скоро понял, что, если только не произойдет чудо, я не сумею удержаться даже на этом уровне. Мой талант сослужил мне дурную службу. Помогают посредственностям. Меня же избегали. Я ставил людей в затруднительное положение. Вызывал чувство неловкости. А поскольку всегда отчаянно нуждался в деньгах, соглашался на любые предложения. Но я утратил право на требовательность, и меня нещадно эксплуатировали — это был порочный круг. И чем больше я увязал, тем острее ощущал свое одиночество. Само собой, я начал пить! Вино, хоть оно и пагубно действовало на мой характер, не повлияло ни на мою память, ни на руки. Виртуоз упорно не хотел умирать во мне, часто я и сам удивлялся этому. У меня появилась своя манера изящно и лихо проигрывать наиболее трудные пассажи, смягчая их холодность и технику. К тому же я сохранил мягкое, сдержанное вибрато, царственное звучание, лишенное пошлости. Словно меня все еще питал чистейший источник, который ничто не могло замутить. Случалось, в конце недели управляющий отводил меня в сторону и говорил: «Все было прекрасно, вы, без сомнения, хороший скрипач, но, понимаете, это не наш жанр!» И я уходил. Комнаты, которые я снимал, выглядели все более мрачными. |
