К черту спокойствие.

— Где мои дети? — снова кричу я. Это было вовсе и необязательно, потому что она стоит всего в шести шагах от меня. Но злость лишила меня воспитанности. — Если вы не скажите, где мои дети…

— Успокойтесь, — шипит она, прерывая меня. — Их здесь нет. Я же сказала. — Женщина даже не смотрит на меня, вместо этого изучая улицу, чтобы убедиться, что мои действия не привлекли ничьего внимания. Теперь она явно нервничает и ее голос звучит уже не так уверенно, как по телефону.

Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Но это не срабатывает. Делаю еще один. Не помогает. Поэтому я говорю сквозь стиснутые зубы, чтобы приглушить рвущиеся крики.

— Куда они уехали?

Домработница выразительно качает головой и быстро отвечает, будто пытаясь ускорить мой уход:

— Я не знаю. Мне ничего не сказали об этом.

Я пристально смотрю ей в глаза, пытаясь прочитать правду ли она говорит. Но ничего не вижу в них, кроме страха. Женщина снова оглядывает улицу. Я отворачиваюсь от нее и бью кулаком по капоту машины.

— Чееееееерт! — Это длинное, продолжительное высвобождение разочарования и злости, грохочущее во все легкие. Вокруг меня повисает такая злость, что я практически могу дотронуться до нее. Ударить. Или придушить голыми руками.

Спорить бесполезно. Боль в груди говорит мне, что она не лжет и что моих детей тут нет.

Но упрямая часть меня убеждает подождать на всякий случай. Посмотреть, вдруг они выйдут или вернуться домой.

В ожидании, я перекусываю двумя сэндвичами с арахисовым маслом и выпиваю бутылку воды.

После захода солнца, я мочусь на растущие возле ворот кусты.

Около трех часов утра я засыпаю, но через час уже открываю глаза.

Перед восходом я снова мочусь на кусты, съедаю яблоко, еще один сэндвич с арахисовым маслом и выпиваю последнюю бутылку воды.

Спустя двадцать четыре часа барахтанья в выгребной яме подлости Миранды, я сдаюсь и еду домой, останавливаясь только для того, чтобы заправиться.

К тому моменту, как я добираюсь до квартиры, мое тело, мозг и дух полностью выходят из строя.

Я пишу детям письмо и рассказываю им обо всех плохих вещах, которые когда-либо делала их мать. Рассказываю, как я ненавижу ее. И как должны ненавидеть ее они. О том, как мне жаль, что она присутствует в их жизни. И как я мечтаю о том, чтобы она умерла и сгнила в аду.

А потом я сминаю его и выбрасываю в мусорное ведро, потому что моим детям не нужна моя ненависть.

Им нужна любовь.

Поэтому я достаю лист бумаги и пишу:

Закончив, сворачиваю его и складываю в коробку из-под обуви к остальным письмам.

А потом пью текилу и, пропустив прием снотворного, потому что настолько устал, что едва держу глаза открытыми, впадаю в состояние спячки.

Спустя четырнадцать часов я открываю глаза с ощущением пустоты в груди. Как будто Миранда взяла хирургическую ложку и выскоблила из меня жизненную силу, способность любить и видеть хорошее в людях и окружающем мире.

Я стою в комнате, которая всего час назад была моей спальней. Теперь она принадлежит кому-то другому. Меня не должно быть здесь. Сегодня утром я подписала все необходимые документы и передала ключи. Но оставила один, чтобы вернуться и проститься.

В комнате пусто. На ковре вмятины от четырех кроватных ножек. Напоминание о том, что когда-то тут текла жизнь.

А теперь тихо.

И холодно.

Как у меня внутри.

Развод завершен. Уже несколько недель я нахожусь в Сиэтле с Лореном. Живу новой жизнью. Той, о которой мечтала.

Именно об этом я постоянно напоминаю себе. «Это жизнь, о которой ты мечтала».

Вчера вечером мы с Лореном поженились.