Режин ущипнула Люсьена за руку и повернулась к маме.

— Я подметала, а Люсьен мне рассказывал, как ты принимала опий и приходовала папá до смерти в мастерской.

Люсьен поежился и метнулся за полог в булочную.

— Кхм. Ага, размечтался, — буркнула мамаша Лессар.

Очевидно, между матерями и дочерями иные отношения, нежели между матерями и сыновьями, иначе Режин бы сейчас пришлось выдергивать скалку у себя из derrière.

«Что ж, я попробовал», — подумал Люсьен.

* * *

В тот вечер Анри Тулуз-Лотрек ужинал в «Прытком зайце» со своим другом Оскаром — одним ирландским писателем, который только что приехал из Лондона. Люсьена и Жюльетт Анри не видел с тех пор, как они убили Красовщика. Вообще-то после сожжения шедевров он не выносил и мысли о том, что увидит своих друзей-художников, и даже девушки из борделя не в силах были отвлечь его от унынья, кое он сам на себя навлек. Посему он залез в очень глубокую бутылку и не вылезал оттуда, покуда к нему в квартиру на butte не заявился Оскар и не потребовал, чтобы они совершили вместе обход кафе и кабаре.

Оскар — высокий темноволосый денди и раконтёр — предпочитал вообще-то кафе, а не кабаре: там можно было бурлить отрепетированными остротами так, чтобы все слышали, хотя по-французски он говорил ужасно. Но ему не суждено было упрочить в Париже ту репутацию, которую он давно уже завоевал в англоговорящем мире, а именно — самого тщеславного на свете дрочилы. Ибо за своей, похоже, первой трапезой за неделю Анри, едва ворочая языком, поведал ирландцу некую фантастическую историю, и та лишила его дара речи на обоих языках.

— Вы наверняк меня плохиш, — сказал наконец Оскар по-французски. — Никто ест таких книгá.

— Херово у вас с французским, Оскар, — ответил Анри, жуя кусок стейка с кровью. — И да, все это правда.

— Мой френч жидок и жирен, — произнес Оскар, имея, очевидно, в виду, что с французским у него все как раз бегло и разнообразно. — Но конечно бывай неправда. У меня одних ширинка. Но книгá станет вкусных. Можно я пописаю?

— Еще вина! — крикнул Анри халдею за стойкой. — Да. Пишите, пишите, пишите, Оскар, это и делают мужчины, когда неспособны творить искусство.

— Вот оно так, — сказал Оскар. — Такой маленький дядя никак не мри от картин.

— Да, — кивнул Анри.

И вот таким манером еще целый час, все больше напиваясь и утрачивая связность речи — при том, что Оскар все больше напивался и утрачивал связность речи по-французски, — Анри изложил своему ирландскому другу всю историю Красовщика, который победил смерть, потому что пользовался полотнами мастеров. К концу вечера — ну, или к тому, что стало бы его концом для любого здравого человека, — парочка друзей вывалилась из «Прыткого зайца»; Оскар опирался на голову Анри, Анри опирался на трость, и оба остановились у коновязи на рю де Соль, с некоторым отчаянием осознав, что фиакры здесь уже не ездят, и с горы на Пигаль им придется спускаться по лестнице, а уже там либо искать извозчика, либо продолжать извилистое странствие по барам. И тут их окликнула женщина.

— Прошу меня простить, — сказала она. — Извините, месье Тулуз-Лотрек?

Они перевели взгляды на голый виноградник через дорогу от ресторана. На той скамье, с которой Люсьен и Жюльетт некогда любовались Парижем с высоты, сидела в темноте одинокая фигура.

Цепляясь за лацканы Оскара, чтобы не утратить равновесия, Анри перетащил ирландского драматурга через дорогу и нагнулся, чтобы получше разглядеть лицо женщины.