Но что они собирались вменить Гонсалесу, а главное, как алькальд собирается поступить с пропавшим, да так и не найденным телом, он не понимал.
Он быстро, по всем правилам составил рапорт, запечатал его в большой конверт из толстой коричневой бумаги; во второй такой же конверт в присутствии обоих капитанов и капрала Альвареса вложил ожерелье из крупных белых жемчужин и найденные в кустах шиповника обрывки черного шелкового платья покойной и передал оба конверта Сантало.
– Держите, господин капитан.
Потом достал новый листок бумаги, прикусив губу, быстро составил акт на передачу арестанта, и через десять минут ничего не понимающего конюха посадили на заднее сиденье специально прибывшего за ним из Сарагосы «Мерседеса».
– Куда меня, господин лейтенант? – тревожно вертел головой Гонсалес.
– Сказал бы, у кого был минувшей ночью, никуда не поехал бы, – не выдержал Мигель.
– И что со мной сделают? – испугался конюх.
– Это суд решит, Гонсалес, – вздохнул Мигель. – Теперь только суд.
* * *
Он с трудом дождался утра и в шесть тридцать позвонил таки в Сарагосу своему наставнику капитану Мартинесу. Вкратце изложил суть дела, но вместо ожидаемого совета услышал только напряженное сопение.
– Знаешь, Мигель… – наконец то прервал тишину капитан Мартинес. – Ситуация и впрямь непростая, и мой тебе совет: не суйся в это дело.
– Но вы же понимаете… – начал Мигель.
– Так, хватит! – внезапно разъярился Мартинес. – Тебе постановление прокуратуры показали?
– Показали…
– Дело и подозреваемого ты передал?
– Да, передал…
– Все! Вопрос исчерпан! – подвел итог сказанному Мартинес. – Позвони, когда у тебя случится что то действительно важное…
Капитан бросил трубку, и Мигель, поблагодарив телефонистку, расстроенно откинулся на спинку стула. Он чувствовал, что здесь без вмешательства высокопоставленных друзей алькальда не обошлось.
А к восьми утра в участок пришла сеньора Анхелика.
Пятидесятидвухлетняя бездетная, а потому совершенно одинокая вдова потребовала разговора наедине и в кабинете начальника полиции с глазу на глаз прямо заявила, что Энрике в ту роковую ночь был с ней, и только с ней, и просила не посылать его на каторгу.
– Вы готовы дать показания в суде? – холодея от ужаса и уже предчувствуя ответ, спросил Мигель.
– Лучше умереть, – без тени сомнения твердо произнесла вдова. – Как я после этого буду людям в глаза смотреть?
– Да вы не бойтесь, сеньора Анхелика, – болезненно улыбнулся начальник полиции. – Суд состоится в Сарагосе, и никто и никогда об этих показаниях не узнает. Вам нечего опасаться…
– Ни за что, – решительно поджала губы вдова.
Некоторое время Мигель еще уговаривал ее, а затем примирился с отказом, проводил вдову до дверей, сел за стол и обхватил голову руками. Было совершенно ясно, что истинный злоумышленник выскользнул из его рук, а в Сарагосу повезли невиновного.
Более того, теперь Мигель понимал, что не только роль конюха Энрике в похищении была иллюзорной; даже садовник и его сын попали под подозрение без достаточных на то оснований. И собака могла показать на них лишь потому, что они подержали в руках что то, принадлежавшее сеньоре Долорес, – ожерелье или ту же подарочную Библию, например. И чем они там в управлении полиции думают и как собираются доказать Энрике Гонсалесу недоказуемое, было совершенно непонятно.
Мигель снова и снова начал перебирать обстоятельства дела и пришел к выводу, что непроясненными оставались всего две детали, на первый взгляд неважные, но, безусловно, значимые. |