И вот прошло девять лет. И однажды вечером она услышала эту песню снова – с клубной сцены величиной едва ли не с почтовую марку. Клуб был настолько тесным, что любой ближний столик был одновременно и дальним, а гроздья дыма клубились у потолка, создавая иллюзию расстояния в этом крошечном помещении. Если убрать из него все эти фанерные стулья, голоса, шум и грязь, если как следует продезинфицировать его и осветить, то оно оказалось бы не больше той самой гостиной, где Мирьям и выучила наизусть все мамины пластинки. Однако в этом тесном зале непонятным образом находилось место не только для сцены и для бара сбоку, где можно было выпить итальянского кофе или красного вина, но и для целого сложного социального мира (Мирьям еще только училась анализировать его и манипулировать им). Так вот, там-то фольклорный певец, стоя на крошечной сцене, исполнил ту самую народную песенку Бёрла Айвза, слово в слово. Нота за нотой, звук за звуком, слог за слогом. Я недавно его видел, ой-ой-ой, / Он летел над океаном, ой-ой-ой, / С длинным выводком гусяток, ой-ой-ой. Мирьям расхохоталась над чистоплюйской ловкостью рук, с какой этот светловолосый вульгарный певец передрал песню со старой детской пластинки! Можно подумать, он раскопал ее в какой-то замшелой глуши во время поисковой музыкальной экспедиции в Аппалачи, или познакомился с каким-нибудь странствующим рабочим-хобо, вкалывающим в железнодорожном депо, и услышал эту песню от него, а может, еще от какого-нибудь работяги, который спел ее, стоя на пороге кухни той самой фермы, где и вырастили этого Серого Гуся. Мирьям смеялась над тем, как самодовольно глотали эту любительскую версию все те, кому не положено было знать разницу, – или те, кто лишь под пыткой, если бы ему под ногти загнали иголки, признался бы в своем знакомстве с исполнением Айвза. Юноша, сидевший рядом с ней, повернулся (в тот вечер он делал это всякий раз, когда она смеялась без видимой причины) и спросил:

– Что такое?

– Да ничего.

Ему-то она точно не могла бы объяснить всего этого. (А годы спустя именно его имя среди многих других она решительно не могла выудить из глубин прошлого, хоть и славилась прекрасной памятью.) Потом Мирьям снова рассмеялась и сказала:

– А знаешь, что означает этот Серый Гусь?

– М-м?

– Я спрашиваю: что означает Серый Гусь? Мне просто интересно: ты знаешь или нет?

Песня уже закончилась, и теперь она завладела вниманием всего своего столика – а заодно и соседнего. Слышно было, как поскрипывают стулья, давно уже развернутые так, что все сидели, прижимаясь грудью к спинке, для устойчивости беспечно выставив вперед руки с зажатыми в пальцах сигаретами. Границы между разными столиками, между друзьями и незнакомцами, между теми, кто пришел сюда в одной компании, и теми, кто мог вскоре уйти отсюда в совсем другой, в новых комбинациях разбившись на парочки, сложные тройки или вовсе оставшись в одиночестве, – эти границы уже успели размыться.

– Просвети нас, Мим, – сказал Портер – умник в роговых очках, студент Колумбийского университета. Он уже несколько вечеров подряд пожирал Мирьям глазами, но так и не решался отбить ее у того парня. Похоже, он думал, что спешить ему некуда. Пожалуй, она готова была с ним согласиться.

– Ну так вот – раз уж ты спрашиваешь: Серый Гусь символизирует неотвратимую судьбу рабочего класса.

Никогда еще с таким удовольствием Мирьям не изрекала готовых “розаизмов”.

За соседним столиком Рай Гоган, изогнувшись как диснеевский волк, сказал:

– Эй, парень, берегись: твоя девчонка – красная!

Рай, баритон и средний из “Братьев Гоганов”, чересчур крупный для этой сцены (не только в смысле репутации, но и в самом буквальном физическом смысле: эти трое ирландских верзил в толстых парчовых жилетках никогда бы не поместились на здешних хилых подмостках), был знаменитостью среди местных завсегдатаев – хотя никто из них ни за что бы этого не признал.