В поисках дороги мы оказались в большом доме с залами, заполненными картотеками; то было ведомство, в котором велись поземельные книги, как я выяснил из планов и чертежей. Затем в отделении жандармерии; объявления о розыске и задержании скрывающихся преступников, паспорта и пишущая машинка, текст, прерванный на полуслове.

Когда уже стемнело, мы вошли через разбитый портал в библиотеку. Мы шествовали по залам, где время от времени луч фонарика выхватывал разные книги — например бесценное издание «Monumenti antichi». Оно занимало целый шкаф. Частью на полу, частью на длинном столе лежало собрание автографов едва ли не в тридцати толстенных томах, один из которых я наугад раскрыл. В нем содержались письма знаменитых ботаников XVIII столетия, отчасти написанные весьма красивым и изящным почерком. Из второй пачки я извлек официальное послание Александра I, а также листки Евгения Богарне и Антомарчи, личного врача Наполеона. С чувством, что мне посчастливилось проникнуть в пещеру Сезам, покинул я это место и возвратился на квартиру.

После полуночи бомбежка города продолжилась.

ЛАОН, 12 июня 1940 года

Утром под мою охрану и для обустройства в цитадели были приведены семьсот пленных. Я выступил перед колонной, наскоро сформированной из представителей разных родов войск и полков, и выбрал из нее единственного: интеллигентного вида фельдфебеля, которого назначил главным. В качестве переводчика я прикрепил к нему одного эльзасца и дал ему поручение определить шесть командиров секций, каждый из которых должен был, в свою очередь, подобрать себе по десять капралов. Наконец, каждый из капралов возглавил десять человек по своему выбору. А я тем временем кусочком мела поделил наверху на участки места для их размещения.

Таким образом, в течение получаса вся масса была разделена и размещена в казарме. Когда я узнал, что многие уже давно ничего не ели, то отдал команду всем поварам выйти из строя. Их оказалось около дюжины. Я тотчас же велел им отправляться на кухню, где оставалось много припасов, и приступать к стряпне. Однако прежде задал им еще один вопрос: «Кто из вас знает, как готовится sole à la meunière?» Вызвался маленький плутоватый Артюр, парень, в недалеком прошлом служивший ординарцем в марокканском казино. «Это проще простого, mon capitaine». Кроме него из строя вышел еще один, спокойный, приятный человек, месье Альбер. Его-то я и назначил своим поваром, а Артюра определил ему в подручные.

Впрочем, очередность мероприятий, напрашивавшихся сами собой, была следующей: организация караула на выходе, распределение и устройство пленных, продовольственное снабжение, устройство отхожих мест и полицейские меры предосторожности. В остальном я предоставил людей самим себе, а свои приказы передавал им через их командира, служившего одновременно и тем рычагом управления, которым они приводились в движение.

Потом уже, задним числом, меня посетила мысль, что присутствие семисот французов ничуть меня не смутило, хотя рядом со мной, больше для проформы, стоял лишь один-единственный часовой. Насколько все же опаснее оказался тот, один, который в Пристервальде, туманным утром 1917 года, бросил в меня ручную гранату. Это было мне в назидание и укрепило меня в решении никогда не сдаваться, которому я оставался верен еще во время Мировой войны. Во всякой капитуляции заключается некий непоправимый акт, который ослабляет изначальную силу воина. Так, я был убежден, что язык тоже разделяет горькую участь поверженного. Это особенно хорошо можно видеть в период гражданской войны, когда проза разбитых партий тотчас же утрачивает силу. Тут я солидаризируюсь с Наполеоновским «Ты должен умертвить себя!». Это, естественно, имеет силу только для тех людей, которые знают, в чем на этой земле заключается главный вопрос.

Покончив с такого рода заботами, я отправился в библиотеку, чтобы еще раз взглянуть на собрание рукописей, которые сегодня казались мне еще более важными.