И я вновь прыгнул в яму. Червь не мог не услышать мою силу, но ничуть не встревожился и продолжил жрать трупы. Размахнувшись, я вогнал свой топорик в его тело по рукоять. Мог бы и глубже, но опасался, что деревянное топорище обуглится или даже загорится. Оглянулся, увидел в стороне копье со сломанным древком, видать, его кинули для Брутссонов, отпрыгнул, подхватил его и вонзил в рану. Червь дернулся, завертелся на месте, покатился на меня, я же перескочил через него и снова: топор, обломок копья. Топор, копье! Топор, копье! Отскочить от огненного плевка. Топор, копье!

Жгучие капли летели во все стороны, несколько попало мне на кожу, но я смахнул их, почти не чувствуя боли. Потоки горячей жижи заливали арену. Тварь уже не дралась, а хотела бежать, подползала к краям арены, вздымала свой тупой обрубок. А я рубил и колол. Рубил и колол до тех пор, пока червь не содрогнулся в последний раз.

Только тогда я остановился. Рубаха на мне тлела и расползалась десятками дыр, но кожа под ней была целой. И ожоги на руках уже затянулись. Надо было оставить больше тварей.

Сверху спрыгнул Простодушный и принялся разрубать червя на куски.

— Сердца, — коротко пояснил он.

Верно. Сердца.

Вытащив еще шесть сердец, мы прошли через пристройку, где сейчас сидели взаперти гости Брутссонов, и направились в поместье. Херлиф был во всем прав. Нам нужны припасы, нужна вода, нужно сберечь твариные сердца.

Ликос справился с поручением, он убил нескольких воинов, что были преданы Брутусу, остальные, услыхав о том, что случилось на арене, согласились уйти с нами. Меня не удивило, что почти все убитые были сарапами. Семью Брутуса вместе с рабами и вольноотпущенниками Ликос закрыл в винном погребе и завалил дверь так, чтобы даже хельту пришлось немало повозиться, прежде чем он сумеет выбраться.

Меня покоробило, что Волк и его приятели уже нацепили на себя драгоценности, набрали целые мешки с разной утварью и таскали их на себе, боясь выпустить из рук. Но при этом никто из них не озаботился припасами, бочками с водой, никто не встал на страже у распахнутых ворот.

Я подошел к первому попавшемуся воину, вырвал у него мешок с добычей и швырнул наземь.

— Это моё! — воскликнул он на фагрском. — Хочешь — сам себе набери!

Оплеуха, подкрепленная всеми дарами стаи, и он рухнул прямо на свой мешок. Там что-то загремело.

— Хальфсен! — взревел я.

Толмач выскочил из какого-то сарая.

— Я дал свободу! Я убил сыновей Брутуса! И все добро здесь принадлежит мне! Мне и моему хирду. Кто не согласен — выйди и скажи мне в лицо.

Хальфсен повторил то же на фагрском.

— Да кто ты таков, малец? — подошел еще один воин. Хельт, фагр, на вид зим тридцать, а то и больше. Крупный, на голову выше меня. Скорее всего, дар в силу. — Не видел тебя на Арене. Да и плевать! Ты давай не шуми. Тут всё по-честному: кто что…

Не дослушав, я выхватил топорик и вогнал хельту прямо промеж ног.

Хоть он наверняка прошел немало битв на Арене, но всё же привык к правилам, к тому, что бои начинаются лишь по взмаху, лишь на песке. Там он был готов ко всему, а вот к жизни вне арены пока не приспособился.

— Мое имя — Кай Эрлингссон. Я хёвдинг снежных волков. Кто пойдет против моего слова — умрет.

И я рассек горло хрипящему и корчащемуся на земле хельту.

Бездновы фагры, только что смотревшие на меня с усмешкой, посмурнели. Один даже бросил мешок и потянулся за мечом. И тогда, наконец, показался Ликос, который всё это время скрывался за одной из дворовых построек. Он замахал руками, закричал на фагрском, что, мол, это и есть тот самый норд, что вступился за бойцов арены. И что именно я решаю, брать их к себе на корабль или нет.

Я кивнул Волку, тот поспешно подбежал.

— Отныне тебя зовут Хундр, пёс.