Однако трудный день лежал у дружины за плечами. Вскоре усталость одолела воинов, конечно же, не без помощи отменного хмельного питья. Храни предложил им устраиваться на ночлег на скамьях и на полу. Сам он куда-то исчез. Огонь постепенно погас.

Конунг и его люди проснулись в середине ночи. Только едва тлеющие угли остались в очаге, их бледное мерцание едва позволяло различить что-нибудь в темноте. Было настолько холодно, что зуб на зуб не попадал. Многие побежали в конюшню и вернулись со спальными мешками, которые привезли с собой на вьючных лошадях. Натянув на себя побольше одежды, они залезли в мешки и заснули снова. Конунг Хрольф и его двенадцать вождей продолжали спать в том, что на них было надето с вечера, хотя каждый ужасно мерз, пока не наступило утро, и Храни, вернувшись с вязанкой хвороста, не бросил сена тлеющие угли. Затем он спросил у Бьярки, как тому спалось.

— Отлично, — ответил норвежец.

Хуторянин посмотрел на конунга и сказал сухо:

— Я знаю, что некоторым твоим воинам показалось, будто ночью здесь было холодновато, и это правда. Но теперь эти смельчаки не должны тешить себя надеждой, что у них достанет сил противостоять испытаниям, которые конунг Алильс в Упсале может обрушить на них. Особенно если они так болезненно воспринимают обычные невзгоды. — Голос его стал более суровым. — Если тебе дорога твоя жизнь, отошли домой половину твоих людей, но и оставшиеся вряд ли смогут справиться с конунгом Адильсом.

— А ты не так уж прост, если предупреждаешь меня об этом, — сказал Хрольф тихо. — Что ж, я последую твоему совету.

Перед тем как они приступили к завтраку, конунг сумел найти верные слова, чтобы убедить пятьдесят воинов, замерзших больше других прошлой ночью, вернуться домой. После никто не мог вспомнить, как звучала эта речь и почему никто не почувствовал себя уязвленным. Когда остальные приготовились продолжать путь, им оставалось только поблагодарить хуторянина и пожелать ему счастья и удачи.

Потом дружинники долго скакали по холмам, заросшим высокими соснами, и по долинам, засыпанным снегом. Как только чувство тревоги покинуло их, они начали оживленно обсуждать, кем мог быть их давешний хозяин. Наконец Бьярки сказал грубо:

— Сдается мне, не только люди и звери обитают в столь диких краях, в чем я уже имел случай убедиться. Эти существа не всегда ведут себя недружелюбно… только вот, — добавил он через мгновение, бросив взгляд на шлем конунга, скакавшего впереди, — их приветливость может обернуться жестокой шуткой.

Вечером они снова подъехали к той же делянке, где стоял давешний хутор, и тот же высокий старик в широкополой шапке и синем плаще встретил их. Его грубо сколоченный дом по-прежнему высился в густой тени. Воины зароптали. Конунг Хрольф дернул поводья и положил руку на меч Скофнунг.

— Приветствую тебя, господин! — засмеялся хуторянин. — Зачем это ты стал навещать меня столь часто?

— Нам неведомы чудеса, что ты творишь с нами, — твердо ответствовал конунг. — Похоже, ты принадлежишь к потустороннему миру.

— Я не причиню вам никакого вреда и в этот раз, — сказал Храни.

Конунг оглянулся на всадников.

— Лучшее, что мы можем сделать, — это заночевать здесь, раз уж нас снова приглашают, — сказал он им. — Скоро совсем стемнеет.

Опять расположившись в доме, воины почему-то почти ничему не удивлялись, да и гостеприимство им было оказано отменное. Вскоре все улеглись спать. Однако ночью многие проснулись от столь ужасной жажды, что едва могли двигать языком в пересохшем рту. Бочонок меда стоял в углу залы, и каждый подходил к нему и пил вдоволь, кроме конунга и его двенадцати вождей.

Утром Храни сказал Хрольфу:

— Вновь прислушайся, господин, к моему совету.