— Добрый вечер, — сказал Бьярки. — Могу я остаться здесь на ночь?

Хуторянин, сглотнув от пережитого напряжения, почувствовал себя наконец спокойно и сказал:

— Э, да я ни за что не прогоню тебя в такую мерзкую погоду и темень, чужестранец. Я по твоему выговору догадался, что ты не из наших краев.

Он помог расседлать и привязать коня рядом с хижиной, поскольку внутри не было места — в стойле стояла корова. Бьярки получил старый потертый плащ, в который он завернулся, скинув напрочь промокшую одежду, миску кореньев, несколько сухарей и место на камышовой подстилке в глубине берлоги, где сгущался мрак, пропитанный тяжелым духом. Вскоре все погрузились в сон.

Утром жена хуторянина Гида принесла Бьярки ту же самую еду на завтрак, поскольку ничего другого в доме не было. Тем временем мужчина, назвавшийся Эйлифом, принялся расспрашивать о новостях. В свою очередь Бьярки спросил о конунге Хрольфе и его дружине и о том, как быстро он сможет добраться до них.

— Ну, — сказал Эйлиф, — это совсем рядом. А ты, что ли, туда держишь путь?

— Да, — ответил Бьярки, — я хочу посмотреть, не найдется ли для меня службы при его дворе.

— Это как раз то, что тебе надо, — кивнул хуторянин, — ты ведь так силен и могуч на вид.

Как только он это произнес, Гида разразилась слезами.

— О чем ты плачешь, добрая женщина? — спросил Бьярки.

Она всхлипнула:

— У нас с мужем был единственный сын… звали его Хотт. Здесь мы обречены на слишком жалкое существование… А особенно туго пришлось в прошлом году, когда мы потеряли наше стадо. Эйлиф и я теперь с трудом можем продержаться на том, что осталось. И тогда Хотт отправился в палаты конунга Хрольфа, чтобы узнать, нет ли там для него какой работы… и они назначили его поваренком, но… — Ей пришлось остановиться, чтобы справиться со слезами. — Дружинники конунга стали потешаться над ним. Он должен был прислуживать за столом… и во время трапезы они, обсосав мясо, швыряли кости в него… и если попадали, то он бывал ранен… не знаю даже, жив ли он сейчас?.. — Она поклонилась норвежцу в тусклом свете очага и продолжала более спокойно: — Единственное, о чем я прошу, за то, что приютила тебя на ночь в своем доме, чтобы ты кидал в него маленькие кости, а не большие, если его еще не забили до смерти.

— С радостью выполню твое желание, — сказал Бьярки, — к тому же считаю недостойным швырять кости в кого бы то ни было и вообще скверно обходиться с детьми или с тем, кто слабее тебя.

— Я рада это слышать, — сказала женщина, стараясь поймать его руку своими мозолистыми пальцами, — ибо твои руки выглядят слишком сильными, и мой Хотт не выдержал бы твоих ударов.

Бьярки попрощался со стариками и поехал в направлении, указанном ими. Дождь кончился, небо ослепительно сверкало, солнечные лучи искрились в лужах и на мокрых ветках, на которых, пламенели последние листья. Скворцы собирались в стаи, малиновки, прыгали по полям, кроншнепы весело посвистывали в прохладной ветреной сырости. Бьярки мало смотрел по сторонам. Брови его хмурились. Он не рассчитывал попасть к конунгу, чьи воины ведут себя подобно троллям. Вересковые пустоши и болота постепенно перешли в более благодатные земли: всюду были разбросаны богатые усадьбы, и ржаво-рыжие коровы дремали за изгородями. На полях работало множество людей. Бьярки то и дело останавливался поговорить. Девушки улыбались рыжеволосому великану, но он был сегодня не в настроении отвечать им. Вопросы, что он задавал хриплым голосом хуторянам, касались только конунга Хрольфа и его двора.