— Я строю эту крепость, чтоб спрятаться в ней от костей, что швыряют в меня, — всхлипывал он, — я уже почти з-з-закончил ее.

— Она тебе больше не понадобится, — сказал Бьярки.

Хотт съежился и прошептал:

— Ты хочешь… убить меня… прямо сейчас… господин?

— Не всхлипывай так громко, — продолжал Бьярки, но ему все же пришлось наградить заморыша парой подзатыльников, прежде чем тот затих.

Затем норвежец подхватил этого «восставшего из мертвых» и выволок наружу. До ближайших ворот в частоколе было не далеко. После короткого пути вдоль ручья они остановились там, где поток образовал небольшую заводь. Никто не обратил на них внимания. Бьярки сорвал с мальчишки грязные лохмотья, окунул его в заводь и, встав на колени, собственноручно скреб до тех пор, пока Хотт не покраснел как вареный рак. Встав на ноги, норвежец ткнул пальцем в кучу грязного тряпья и сказал:

— А это, будь добр, выстирай сам.

Хотт повиновался и, закончив стирку, поплелся, едва сдерживая дрожь, следом за норвежцем обратно в палаты конунга. Бьярки занял то же место на скамье, что и прежде, и усадил парня рядом. Хотт не мог связать и двух слов. Он дрожал всем телом, хотя чувствовал сквозь пелену страха, что незнакомец хочет ему помочь.

Опустились сумерки. Воины королевской дружины постепенно возвращались в полетал. Они сердечно приветствовали пришельца, ведь недаром двор конунга Хрольфа славился своим гостеприимством. Кто-то спросил Бьярки, зачем он сюда пожаловал.

— Я думаю присоединиться к вашей дружине, если конунг возьмет меня, — ответил норвежец.

— Что ж, считай, что тебе повезло, — сказал один из воинов, — конунг возвратился домой как раз сегодня вечером. Сейчас он трапезничает в своей башне с несколькими близкими друзьями. Завтра ты сможешь увидеть его и он, несомненно, возьмет на службу такого статного парня, как ты.

Затем дружинник покосился на съежившегося Хотта.

— Лучше столкни этого сопляка со скамьи, — предупредил он, — негоже сажать его рядом с настоящими воинами.

Бьярки вспыхнул. Дружинник, окинув его взглядом с ног до головы, решил не лезть на рожон и не задевать такого великана. Хотт попытался сбежать, но Бьярки крепко сжал его запястье.

— Сиди, — приказал норвежец.

— Но если я осмелюсь сидеть здесь, они непременно убьют меня, когда напьются, — промямлил мальчишка. — Я должен работать… Отпусти меня… Лучше я заново построю мою костяную крепость!

— Останься, — сказал Бьярки, продолжая сжимать его запястье.

Хотт уже не пробовал сбежать, ибо с таким же успехом он мог бы попытаться сдвинуть гору. Тем временем слуги разожгли костры, взгромоздили столешницы на козлы, вынесли подносы с едой и до краев наполнили рога. Бьярки и Хотт сидели в стороне. Никто из воинов не хотел занять место рядом с тем, кого все презирали и высмеивали. Чем больше они хмелели, тем более свирепо смотрели на поваренка Хотта, который должен был бы прислуживать им за столом.

Наконец воины начали швырять в него небольшие кости. Бьярки вел себя так, будто ничего не замечает. Хотт был слишком испуган, чтобы отведать мяса или меда. Норвежец, давно отпустивший поваренка, поскольку тот даже шевельнуться боялся, пил и ел за двоих. Шум нарастал: гомон голосов, треск огня, собачий лай ивой. Неожиданно в алых отблесках огня мелькнула огромная бедренная кость.