Наутро выяснилось, что у Квигульва пропал поясной нож. Я с трудом удержался от гневного взгляда на псов, натянул корявую улыбку и сказал:

— Ну, теперь до Холмграда будешь без ножа. Там со своей доли новый купишь.

Тот лишь удрученно покивал и продолжил вздыхать, осматривать землю возле себя, ощупывать штаны с обмотками. А вдруг завалился?

Я же подозвал Милия, шепнул ему кое-что, и бывший раб, как и каждое утро, принялся кашеварить. Он сам вызвался заниматься этим, понимал, что ни по рунам, ни по умениям не тянет на хирдмана, но обузой быть не хотел. Так что Милий взял на себя стряпню, помощь в лагере, а также ведал нашими припасами.

Когда густая ячменная каша с мясом дикой утки приготовилась, хирдманы с мисками потянулись к костру. Милий споро раскладывал еду и с каждым перекидывался добрым словом. Он чуял, с кем можно пошутить, к кому лучше обратиться с уважением, а кого стоит подбодрить.

После мы сели на корабль, отплыли на середину реки, а она тут была широка, разлилась на несколько тысяч шагов. Наш Стейн и пара клетусовцев вытащили луки, натянули тетивы, взяли стрелы, будто для охоты на уток. Несколько ульверов взяли мечи и принялись их начищать.

— Хундр, подь сюда! — негромко сказал я. А как только он подошел, крикнул: — Псов в воду!

Я уже пробудил стаю, к тому же Милий тайком передал Дометию, что надобно сделать после моего окрика. Благодаря Скирирову дару и ульверы, и клетусовцы точно знали, кто за кого возьмется. Лишь Дагейд со своими львятами остался на месте, не зная, что к чему. Их я в стаю пока не принял.

Вмиг все псы, кроме Хундра, повылетали за борт. Лучники тут же нацелились на них, да и мечники тоже не зевали.

— Хундр, скажи своим, чтоб не цеплялись за корабль. Иначе отрубим руки.

Побледневший норд прокричал то же самое на фагрском и для верности на сарапском.

— Любого, кто попытается доплыть до берега, подстрелим. Не насмерть, а так, чтоб кровило. Заодно узнаем, какие твари водятся в этой реке.

Хундр прокричал и это.

Двое псов, видать, плавать не умели, бестолково барахтались, взбивая кучу брызг, но скоро приладились. Гребли, конечно, чудно и нелепо, зато не тонули.

— Кто взял нож? — спросил я, глядя на Хундра. — Кто взял и кто подговорил взять?

— Я… я не знаю.

— Так узнай, иначе все тут останетесь. Твои люди нарушили два запрета. Первый — им нельзя иметь оружие. Второй — нельзя красть у своих. Я же свое слово держу: сохранил им жизнь, увез из Гульборга, почти доставил до Холмграда. Так почему они раз за разом идут против меня?

Хундр повернулся к реке и заговорил с псами. Многие отнекивались, отвечали, что и знать не знают ни о каком ноже, и вообще, может, Квигульв сам его выронил. Эх, как бы мне пригодился сейчас хирдман с умением различать ложь! Хундр угрожал, уговаривал, улещивал, но псы молчали. Точнее, не молчали, только и признаваться не спешили.

— Дометий! Пусть твой лучник подрежет кого-нибудь, — негромко сказал я.

Милий тут же повторил мои слова на фагрском погромче, чтобы слышали и те, кто в реке. Хельт-клетусовец тут же нацелился на самого дальнего от корабля. Какой догадливый! Это и угроза, чтоб не отплывали к берегу, и «Соколу» будет легче уходить, если впрямь какая тварь приманится.

— Погодь маленько…

Хундр выпалил еще несколько слов. И наконец один пёс всё же сдался.

— Я! Это я взял нож! — закричал самый юный из псов. Всего два с половиной десятка зим прожил!

Я грустно вздохнул. Прежде мне казалось, что он из тех, кто хочет быть в моем хирде, кто трудится в охотку и прислушивается к нашим разговорам.