— Только что? — насупил брови Рудигер Хаугвиц.

— Гости в избе. Важные и духовные особы... Послы. Я не посмел...

— Ну и хорошо, что не посмел, — прервал Кантнер. — Меня б опозорил на всю Олесьницу, коли б посмел. Гости — это гости! А я — Пяст, а не сарацинский султан. Для меня никакой не урон быть рядом с гостями. Входите, господа.

В несколько задымленной и переполненной ароматами капусты комнате действительно было не очень людно. Да и занят-то был всего один стол, за которым сидели трое мужчин. Все с тонзурами. На двоих были одежды, характерные для духовных лиц в пути, но такие богатые, что их владельцы никак не могли быть простыми плебанами. На третьем была доминиканская ряса.

Видя входящего Кантнера, духовные особы поднялись с лавки. Тот, что был в самой богатой одежде, поклонился, но без всякого подобострастия.

— Ваша милость князь Конрад, — проговорил он, доказав хорошую осведомленность, — воистину большая для нас честь. Я, с вашего разрешения, Мачей Корзбок, официал* [Председатель духовного суда в католической церкви.] познанской епархии, направляюсь во Вроцлав, к брату вашей милости епископу Конраду с миссией от его преосвященства епископа Анджея Ласкара. А это мои спутники, как и я, из Гнёзна во Вроцлав направляющиеся: пан Мельхиор Барфусс, викарий его преподобия Христофора Ротенгагена, епископа Любушского. А также преподобный Ян Неедлы из Высоке, prior Ordo Praedicatorum* [Орден Проповедников, доминиканцы.], направляющийся с миссией от краковского провинциала ордена.

Бранденбуржец и доминиканец показали тонзуры, Конрад Кантнер ответил легким наклоном головы.

— Ваша милость, ваши преосвященства, — проговорил он в нос. — Мне приятно будет откушать в столь достойном обществе. И побеседовать. Побеседуем же, если это не наскучит вашим преподобиям, мы и здесь, и в пути, поскольку я также еду во Вроцлав с дочерью... Подойди, Агнешка. Поклонись слугам Христовым.

Княжна сделала реверанс, наклонила головку, намереваясь поцеловать руку, но Мачей Корзбок остановил ее и быстро перекрестил. Чешский доминиканец сложил руки, наклонил голову, пробормотал короткую молитву, добавив что-то о clarissima puella*. [Сиятельнейшая дева (лат.).]

— А это, — продолжал Кантнер, — господин сенешаль Рудигер Хаугвиц. Это — мои рыцари и мой гость...

Рейневан почувствовал, как его дернули за рукав. Послушавшись жеста и шипения Кромпуша, он вышел с ним во двор, где по-прежнему не прекращалась вызванная прибытием князя суматоха. Во дворе их поджидал Эберсбах...

— Я кое-что разузнал, — сказал он. — Они были здесь вчера. Вольфгер Стерча сам-шесть. Выспрашивал я также тех, из Великопольши. Стерчи задерживали их, но не смели навязываться духовным особам. Однако, судя по всему, они ищут тебя на вроцлавском тракте. Я бы на твоем месте бежал.

— Кантнер, — буркнул Рейневан, — меня защитит...

Эберсбах пожал плечами:

— Воля твоя. И шкура. Вольфгер очень громко и подробно излагал, что сделает с тобой, когда поймает. Я на твоем месте...

— Я люблю Адель и не брошу ее! — вспыхнул Рейневан. — Это во-первых. А во-вторых... Куда бежать-то? В Польшу? Или, может, в Жмудь?

— Недурная мысль. Я имею в виду Жмудь.

— Вон, зараза! — Рейневан пнул крутящуюся у ног квочку. — Ладно. Подумаю. И что-нибудь вымыслю. Но для начала поем. Подыхаю с голоду, а запах здешней капусты меня доконает.

Действительно, самое время было приняться за еду. Еще момент, и юношам пришлось бы ограничиться ароматом. Горшки каши и капусты с горохом, а также миски свиных костей с мясом поставили на главный стол перед князем и княжной.