Тимофееву же было просто радостно. Во-первых, от того, что ему удалось достичь желаемого эффекта и удовлетворить всех. А во-вторых, теперь он мог с чувством исполненного долга возобновить поиски могилы Атея.

И пришел этот день, которого ждали все, независимо от тех помыслов и надежд, что они связывали с ним. Такие дни всегда становятся событием для окружающих. В данном же случае событие предвиделось особенно значительным: это была первая свадьба между сокурсниками в преддверии распределения, и многим хотелось увидеть, как это делается.

В комнату Тимофеева впорхнула девушка Света, и на блеклых стенах заиграли яркие блики от ее платья колдовской красоты.

— Опаздываем, Витенька! — прощебетала она, сияющая, похожая не то на диковинный цветок, не то на тропическую птичку колибри.

Ее радостному взору предстал народный умелец, облаченный в строгий, местами проутюженный костюм-тройку, при галстуке экзотической расцветки. В состоянии полной прострации он сидел в углу, заваленный пустыми ведрами и пластиковыми пузырьками из-под бытовой химии.

— Что с тобой, милый? — опешила Света.

— Присадки, — выдохнул Тимофеев голосом духа из подземелья старинного замка. — Перепутал…

Ноги у девушки подкосились.

— О ужас! — воскликнула она. — Что же будет?

— Снится мне царь Атей, — потерянно бормотал Тимофеев, бездумно хватая и тут же роняя тюбики с облезлыми надписями. — Рожа довольная… «Не видать, говорит, тебе могильника моего как своих ушей! Совсем уже было ты его нащупал, а не успеешь. Убьют тебя нынче. В ведре утопят!» Проснулся я, давай разбираться, — так и есть! Кто же знал?.. Нужен был «Блеск», а я взял «Лоск»…

— Ты хотя бы знаешь, кому что досталось? — допытывалась девушка.

— В том-то и беда, что нет!

— Надо их спасать, — твердо сказала Света. — Бежим туда!

— Да, конечно, — лепетал Тимофеев, выбираясь из угла. — Бить будут, разумеется… Но за все надо расплачиваться… Ты же останешься здесь, потому что… я не уверен, что какая-нибудь присадка не досталась тебе!

Света обессиленно опустилась на диван.

Когда Тимофеев ворвался в вестибюль молодежного кафе, он понял, что опоздал. Его уже ждали. В пространстве, ограниченном бетонными стенами и зеркалами, куда долетали звуки нечеловеческой музыки из зала, перемежающиеся топотом и криками гостей, загнанным тигром метался Николай Фомин. Он был одет в великолепный темно-синий в широкую полоску, как у артиста Кикабидзе, костюм, сидевший на его тренированном, нестандартного силуэта, теле подобно мешку для перевозки сыпучих грузов. Фомин дожевывал вторую пачку «Беломора» и время от времени опасливо косился в зал.

— Пойдем, — коротко сказал он, сцепив железные пальцы на запястье горе-изобретателя.

— Что?.. — жалко спрашивал влекомый в подсобные помещения Тимофеев. — Говори, не томи душу!

— Сам увидишь, — пообещал Фомин.

В кабинете заведующего производством была картинка. Нетрезвый Лелик Сегал, в супермодном костюмчике, возлежал в кресле и хохотал, указывая неверным пальцем на сидевшую рядом молодую супружескую пару. Дима и Тося, напротив, плакали, передавая друг дружке сигарету. На Диме были клетчатые трусики и галстук, а на Тосе — фата и беленькое бикини. Супруги были влажны, словно только что вернулись с пляжа.

— Изверг! — простонала Тося и погрозила Тимофееву наманикюренным кулачком. — Что ты с нами сделал?

— Держите меня! — раненым кабаном вскинулся Дима.