Ну, слава богу, он занят!…

Про Машины проблемы и странные телефонные звонки Родионов давно позабыл.

— Нет, нет, — заторопилась секретарша, — я сейчас спрошу. Может быть, вам пока кофе сделать или чаю зеленого? Или минеральной воды?

— Кофе и воды, — решил Родионов. Еще оставалась некоторая надежда на то, что издатель его не примет. Впрочем, что за глупости?! Разве когда-нибудь Марков его не принимал?

— Валентин Петрович, к вам Родионов.

Катя послушала, что говорит ей трубка, улыбнулась Дмитрию Андреевичу приятной улыбкой и вышла из-за конторки.

— Проходите, пожалуйста. Кофе я вам в кабинет подам.

Надо идти. Отступать некуда.

В просторном кабинете было привольно и прохладно, элегантно и стильно, однако богатство в глаза не лезло, не свисало со стен в виде полотен Айвазовского, не покрывало пол в виде шелковых китайских ковров, не торчало на столах в виде курительных трубок и пепельниц из чистого английского серебра. Впрочем, отсутствием вкуса Валентин Марков никогда не страдал, как и отсутствием чувства юмора.

— Здравствуйте, Валентин.

— Здравствуйте, Дмитрий! Рад вас видеть. — Рукопожатие у Маркова энергичное, ладонь сухая и прохладная. — Надеюсь, вы приехали нас порадовать?

Порадовать — это значит привезти рукопись. Разочаровать — это значит рукопись не привезти.

— Боюсь, что нет, — заблеял Родионов самому себе отвратительным тенорком, — я еще ее не закончил. Мне не слишком много осталось, но все-таки пока я не могу сказать, что дело идет к концу. Я стараюсь, но всякие обстоятельства…

Марков слушал, не перебивая. И про обстоятельства, и про то, что осталось немного, хотя на самом деле много, и про то, что на прошлой неделе у Родионова сделался насморк и из-за насморка он не мог полноценно трудиться, и еще про то, что в Москве жара, как обычно в конце мая, и про что-то столь же бессмысленное.

К концу речи Родионов себя ненавидел.

Марков же остался невозмутим, только чуть заметно пожал плечами под безупречной белой рубахой голландского полотна.

За это чуть заметное пожатие плеч, за странное выражение, мелькнувшее в лице издателя, за сигарету, которую он не торопясь вытащил и так же не торопясь прикурил, Родионов готов был его убить. Этот человек, почти одного с ним возраста и, насколько Родионову известно, не родившийся членом английской королевской фамилии, держался безукоризненно и очень продуманно — так, что тертый калач Родионов моментально начал чувствовать себя кругом виноватым и практически ни на что не годным.

— Я все понимаю, — произнес Марков и посмотрел на свою сигарету. — Но у нас план, и мы опоздаем, если вы продержите рукопись еще, скажем, месяц. А типография? Вы же бизнесмен, Дмитрий, и не можете не понимать, что такое… обязательства.

Родионов чуть не завыл.

Да, да, он отлично понимает, что такое обязательства! Да, он знает, что рукописи нужно сдавать вовремя! Да, он знает, что издательство на его задержках теряет время и деньги!!!

Ну, расстреляйте меня! Ну, спихните меня с Крымского моста!

Но, черт побери, что я могу поделать, если все мои герои до одного вдруг решили, будто история, которую я для них придумал, никуда не годится?! То есть, может быть, она годится для каких-то других героев, но эти отказываются маршировать дружными рядами в ту сторону, в которую я их направляю!! В один голос они вопят, что я должен изменить историю или придумать других героев, которые как раз пойдут куда надо, а у меня план, видите ли!

Кажется, Марков отлично понимал, о чем именно думает Родионов, потому что вдруг улыбнулся и смешно почесал затылок. У него, при всей внешней безупречности, была такая чудная манера, и это как-то примиряло Родионова с действительностью, с тем, что Марков все время его опережает, заставляет играть на своем поле.