— Ах, не напоминайте! — вскричал Арончик, воздевая руки.

— Скажите, какой стыдливый… Так вот, в той самой квартире двое суток назад умер жилец, страховой агент по имени Моти Визель. Умер на глазах трех его друзей — стоял и вдруг упал мертвый. Полагаю, что ты можешь что-то сказать о том, почему это произошло. Я прав?

— Вы верно выразились, — задумчиво произнес Арончик. — Такое у меня предчувствие, что Моти хлопнули. Были причины.

— Причины, может, и были, — пожал плечами Хутиэли, — но, да будет тебе известно, эксперт однозначно утверждает, что Визель умер от обширного инфаркта. Никто его не убивал и убить не мог. Так что твоей информации, в чем бы она ни состояла, грош цена…

— Погодите, инспектор, — вмешался Беркович, внимательно слушавший разговор Хутиэли с бродягой, — я слышал об этой истории краем уха на утренней летучке. Дело ведет Горелик?

— Именно. Это дело скинули на сержанта, потому что там и искать-то нечего, — хмыкнул инспектор. — Никакого криминала.

— Смерть Визеля действительно была естественной?

— Однозначно. Инфаркт. Случается даже с молодыми людьми, ничего не поделаешь.

— Я все же хотел бы послушать, что имеет сказать… э-э… Арончик.

— С вашего позволения, мое имя Арон Шикльгрубер, — заявил бродяга, приподнимаясь на стуле.

— Теперь ты понимаешь, Борис, почему этого типа все предпочитают звать только по имени? — ехидно спросил инспектор.

— М-м… да. Так что вы хотели сказать, господин… э-э… Арон?

— Сто шекелей, — потребовал однофамилец главного негодяя планеты.

— И ключ от квартиры? — произнес Беркович фразу, которую присутствующие не поняли. — Хватит с тебя пятьдесят.

Он достал бумажник и протянул Арончику купюру.

— Эй, — воскликнул инспектор, — что ты делаешь? Теперь он тебя достанет своей информацией!

Бродяга схватил купюру, рассмотрел на свет, сложил и спрятал в карман, больше похожий на дыру в одежде.

— Так вот, — сказал Арончик, глядя Берковичу в глаза и не обращая на Хутиэли никакого внимания, — в тот вечер в гостях у Моти были три его друга: Цахи, Реувен и Барак. Цахи работает в компьютерной фирме, Барак — в каком-то министерстве, а Реувен — химик, причем, я слышал, гениальный. Впрочем, это и полиции известно. А неизвестно полиции, что Барак с Реувеном ненавидят Моти сильнее, чем моя бабушка ненавидела свою свекровь, вечная ей память.

— Почему? — быстро спросил Беркович.

— Старая история. Они вместе служили в Гивати. Была какая-то очередная военная операция в Ливане, Реувен был ранен, Барак бросился его спасать и был ранен тоже. А Моти струсил. Или хуже того. Я слышал о какой-то истории с девушкой… Моти за ней ухаживал, она предпочла Реувена… В общем, Реувен как-то сам говорил, что Моти намеренно не стал их спасать — воспользовался случаем и оставил умирать на поле боя. Негодяй, верно? Я бы на месте Реувена тоже захотел его убить.

— Если бы все было так, как ты говоришь, — вмешался инспектор, — в армии провели бы расследование, и Визель пошел бы под суд.

— О чем вы говорите? — Арончик даже не повернулся в сторону Хутиэли. — Конечно, расследование провели, но ничего не доказали. Реувен с Бараком не стали ворошить прошлое, а остальные солдаты просто не видели того, что происходило.