Зато все заметили, каким живым блеском играли его жгучие черные глаза!

После того как раздалась команда «На караул!», один из чиновников, который стоял поближе к Пугачеву, выступил вперед и принялся зачитывать приговор Сената.

Толпа, затаив дыхание, ловила каждое произносимое им слово и время от времени ойкала.

Сам Пугачев как будто и не слушал. Он бубнил себе что-то под нос и беспрестанно крестился. Глядя на него, осеняли себя крестом люди в толпе и некоторые солдаты. Одни робко надеялись на помилование, другие с нетерпением ждали казни.

Наступившее после оглашения приговора тягостное молчание нарушил сам Пугачев.

— Смилуйтесь надо мной, православные! Простите мне прегрешения мои… — захрипел он, отказываясь верить в то, что это были последние мгновения его жизни, и все еще на что-то надеясь. — А все ради вас, — вдруг крикнул он срывающимся голосом. — За то, что вольностей для вас хотел…

Наблюдавший за ним в окружении своих ординарцев и чиновников обер-полицмейстер Архаров испугался, что Пугачев, увлекшись, вот-вот объявит себя императором Петром Федоровичем и начнет баламутить недозволенными речами толпу, и резво подскочил к нему.

— Ты лучше правду скажи. Подтверди перед всеми, что ты есть казак донской Емелька Пугачев! — потребовал он и замер, с напряжением ожидая ответа.

— Так, государь, я — донской казак Зимовейской станицы Емельян Иванович Пугачев, — послушавшись его, громко и внятно произнес знаменитый предводитель бунтовщиков.

Пока огласивший приговор чиновник со священником сходили вниз, он, воспользовавшись моментом, размашисто перекрестился, поклонился на четыре стороны и еще раз скорбно произнес:

— Прости, народ православный! Прощайте, люди добрые!..

С одного конца площади до другого прокатился гул.

— Гляди, гляди! — тут и там толкали локтями друг друга люди.

— А чаво? — спросил, завертев головой, один зазевавшийся мужик.

— Чаво, чаво! Пугач с нами прощается, вот чаво!..

Заметив, как заволновалась толпа, экзекутор нетерпеливо взмахнул рукой, и в тот же миг зазвучала барабанная дробь, заглушая Пугачева, продолжавшего еще что-то бормотать и неистово кланяться.

Экзекутор грозно взглянул на замешкавшихся палачей и тряхнул головой. Подскочив к Пугачеву, они легко сорвали с него тулуп и, схватив за руки, подтащили к плахе. Тот оказал им сопротивление, попытавшись вырваться. Стараясь покрепче его ухватить, палачи разодрали на нем новенький малиновый полукафтан. Сбитый с ног, Пугачев рухнул на эшафот. Тогда-то все и свершилось. Блеснув на солнце острым и плоским клинком, секира резко поднялась и тут же опустилась…

Народ охнул. Не выдержав движения массы, обрушилась одна из закрепленных над канавой опор. Цепляясь друг за друга, люди старались как можно быстрее выкарабкаться, чтобы досмотреть драму до конца.

Палач с торжествующим видом поднял за волосы окровавленную голову, и со всех сторон раздались душераздирающие вопли.

— Пугачу башку отрубили!

— Кончали Емельку!..

Затем настал черед Афанасия Перфильева, обезумевшего от только что пережитой им вблизи страшной казни близкого товарища. В отличие от раскисшего под конец Пугачева, гордый казак отверг духовника и за всю церемонию не проронил ни звука.

В тот же день увезли в Башкортостан приговоренного к отсечению головы Ивана Зарубина-Чику. Кому-то взбрело в голову казнить его в том самом месте за Агиделью, откуда он год тому назад грозил Уфе. Власти изощрялись…

* * *

Узнав о казни Емельяна Пугачева, престолонаследник Павел Петрович впал в уныние.