Шестнадцатого сентября 1775 года коллежский асессор и переводчик канцелярии Третьяков, которому было поручено провести экзекуцию, рапортовал вышестоящему начальству о проделанной им «работе». Однако, придирчиво осмотрев доставленных в Уфу Салавата и Юлая, чиновники канцелярии выразили свое неудовольствие ее качеством.

— Что это такое?! Почему знаков не видно? Да и кто так ноздри вырезает?! — разорялся генерал Фрейман.

— Никому ничего нельзя доверить, — вторил помощник воеводы Аничков.

— Послать немедля за экзекутором Сусловым! — взвизгнул Борисов, ударив по столу кулачищем. — Ишь, сердобольный какой, разбойников пожалел!

— На мой взгляд, Суслов и сам заслуживает хорошей порки, — заметил секретарь канцелярии Черкашенинов.

— Не извольте беспокоиться, господа, он ее получит, — заверил всех Фрейман.

— А с Третьяковым как поступим? — поинтересовался комендант Мясоедов, приведя в ужас переводчика, с трепетом выслушивавшего высказываемые ему претензии.

— На первый раз ограничимся строгим предупреждением…

Третьяков облегченно вздохнул и, вытащив дрожащей рукой из кармана носовой платок, обтер им взопревший лоб и перекрестился.

— Ну, а с этими что будем делать? — спросил воевода Борисов, кивая в сторону Салавата и Юлая. — Оставлять злодеев в таком виде никак нельзя.

— А мы их еще раз пометим, дабы в случае побега всякий этих сволочей опознать мог, — проговорил с надменным видом Фрейман и грозно добавил: — Да непременно при народе!

Спустя некоторое время приговоренных вывели на городскую площадь, чтобы прилюдно повторить наказание.

Исполосованного, с обезображенным заплывшим лицом Салавата невозможно было узнать. Он еле держался на ногах после перенесенной им пытки. Терпя ужасные муки, он поскрипывал стиснутыми зубами, стараясь не проронить ни звука. Даже когда батыру клещами выдирали до основания ноздри, он и то лишь еле слышно постанывал. Но самым тяжелым испытанием для него было видеть, как издеваются над его отцом.

Клейменные заново, с незажившими ранами Салават и Юлай были отправлены на каторгу.

Из Уфы их вывезли второго октября 1775 года. Путь предстоял долгий, сложный и мучительный: Уфа — Мензелинск — Казань — Нижний Новгород — Москва — Тверь — Великий Новгород — Псков — Дерпт — Ревель — балтийская морская крепость Рогервик.

Конвоировал арестантов конный отряд под командованием поручика Бушмана.

Лежа в повозке под приглядом солдат, Салават страдал под тяжестью стиснувших ему израненные руки и ноги кандалов, но пуще всего разрывала ему сердце предстоящая разлука с горячо любимой родиной.

Завидев на краю какого-то безвестного башкирского селения толпу, поручик Бушман затрусил вперед и, подъехав к Салавату, напевавшему свою заунывную песню, грубо прикрикнул:

— Мол-ча-а-айть!

После этого два конных конвоира помчались разгонять по его приказу собравшихся людей.

На какое-то время Салават замолк, но едва поравнявшись с отогнанной от дороги толпой, не выдержал и снова запел:

Песня затихла лишь в тот момент, когда драгуны огрели нескольких людей ружейными прикладами.

Провожать Салавата и Юлая выходили и в других башкирских аулах.

* * *

Восстание, потрясшее своей мощью всю Россию и взбудоражившее прогрессивные умы Европы, было подавлено. Но длительная и упорная борьба башкирского народа, сыгравшего в нем ведущую роль, все же дала свои плоды. Так, если прежде императрица преследовала цель полного истребления постоянно досаждавших ей своими возмущениями башкир, чтобы раз и навсегда пресечь их вольность, то теперь она поменяла тактику, решив, что в отношениях с ними необходима продуманная, гибкая политика.