Все покатились со смеху. Видно, он был здесь очень популярной личностью.

Краснолицый окинул меня взглядом и громко провозгласил:

— Сегодня для нашего гостя — песня Медвежьего Леса!

Последовал взрыв эмоций. Оцуки и другие женщины опустились на деревянный настил и, прижав к животу подносы, смеялись во весь голос. «Смешная песня, наверное», — подумал я и начал хлопать в ладоши вместе со всеми.

Краснолицый пустился в необычный, затейливый танец. И запел чистым, проникновенным голосом:

Нандзёрэ Куманоки!

Кандзёрэ Сисиноки!

Ноккэ Ноттарака,

Хоккэ Хоттарака,

Токкэ То-то-то-то-то!

— и мужчины, и женщины — корчились на полу от смеха. Даже спавшие в углу девушки и дети проснулись.

Краснолицый вернулся на своё место под бурные аплодисменты. Все опять захлопали в ладоши.

— Кто следующий?

— Ещё давайте!

Похоже, они хотели продолжать песню Медвежьего Леса.

На середину вышел бородач.

— Ну, теперь моя очередь!

Одного этого оказалось достаточно, чтобы вызвать новую волну хохота.

Бородач стал танцевать немного в иной манере, чем краснолицый. Низким сильным голосом он затянул:

Нандзёрэ Куманоки!

Кандзёрэ Сисиноки!

Ёккэ Ёггарака,

Оккэ Отгарака,

Коккэ Ко-ко-ко-ко-ко!

Это было так смешно, что я тоже схватился за живот. Мужчины и даже женщины согнулись пополам от хохота, по щекам текли слёзы. Дети катались по полу, дрыгая ногами в воздухе. Песня звучала фальшиво и крайне несуразно, и танец был ей под стать — абсурдный до предела, будто из другого мира. Фигура исполнителя значения не имела — выступление каждого сопровождалось приступами безудержного веселья.

Звучало «Нандзёрэ Куманоки!», и танцор дугой выгибался вправо, изображая высокую гору. С «Кандзёрэ Сисиноки!» такая же гора возникала с левой стороны. Потом следовал прыжок вправо, и танцор, принимая позу, застывал на месте. Ещё один прыжок, влево — и та же самая поза. В заключение танцор поднимал одну ногу, корчил самую смешную гримасу и начинал скакать как курица.

— Следующий! Кто следующий?

Наконец смех утих, и люди снова стали бить в ладоши. Наступало что-то вроде всеобщего помешательства. Я чувствовал, что меня тоже затягивает в этот водоворот, и бил в ладоши изо всех сил.

На «сцене» появился лёгонький добродушный старичок. Внешностью он походил на старосту деревни, хотя вид у него был не такой осанистый.

Последовал новый всплеск веселья. Женщины и дети, хлопая в такт, радостно визжали. Видно, дедушка пользовался у них особой популярностью. Выставляя напоказ смахивающие на засохшее дерево руки и ноги, он танцевал очень ловко, хрипло распевая:

Нандзёрэ Куманоки!

Кандзёрэ Сисиноки!

Соккэ Соттарака,

Моккэ Моттарака,

Доккэ До-до-до-до-до!

Некоторые зрители, обхватив грудь руками, задыхались от хохота. У других сделались судороги, третьи попадали на пол. Шум стоял такой, что большой дом, казалось, сейчас развалится. У меня из глаз катились слёзы, от накатывавшего волнами смеха немела голова.

Рукоплескания возобновились.

— Кто следующий?! Кто следующий?!

— Так дело пойдёт — мы тут всё в пух и прах разнесём!

— По очереди, по очереди!

Машинист прошёлся из своего угла в центр помоста. Один его вид был настолько комичен, что женщины буквально зашлись в истерике. Настоящий шут! Меня уже трясло, и где-то в дальнем уголке сознания смутно мелькнула мысль: если этот комик будет танцевать, как и другие, я могу просто-напросто умереть, а не умру — так свихнусь от смеха.