Музыка стихла.

— Что это?! — глаза Клязьминой приобрели круглую форму.

— Ну-кася… — Людомиров с трудом сохранял спокойный вид. Он подошел к ней и, взяв листок, громко прочел:

— «А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства?

ГАМЛЕТ».

Он вернул ей послание и объявил:

— Почерк тот же.

Реакция охранника была молниеносной — он вскочил, быстро окинул зал цепким взглядом и мешком плюхнулся на сиденье. Видимо, ничего подозрительного не увидел.

Остальные застыли в тех позах, в которых встретили прочтение письма. Только Клязьмина безмолвно водила тупым взглядом от одной фигуры к другой. Первым опомнился главный.

— Как оно к тебе попало? — тихо спросил он.

Мария растерянно посмотрела наверх и трясущейся рукой указала на потолочные перекрытия.

— Это не я! — быстро заверил всех Людомиров.

— А-а-а-ййй! — крик, вырвавшийся из уст Маши, Алена идентифицировать не смогла: что-то среднее между звуками заточки ножа и спиливанием кедра-долгожителя пилой «Дружба».

Клязьмина кричала, все еще глядя наверх.

— Что там?! — Людомиров обнял ее за плечи и тоже задрал голову.

Маша с неожиданной силой вырвалась из его объятий и отскочила на добрый метр.

— Не трогайте меня! — кроме ожесточения, в ее голосе слышались нотки нездорового страха.

— Да ладно тебе, — шагнул к ней Людомиров, но она снова отскочила, уже трясясь всем телом.

— Машенька, это опять дурацкие шутки. Всем же понятно, что трюк с посланиями уже устарел. Подумаешь, кто-то у нас плоскоголовый, только и всего, — ласково, но неуверенно предположил главный. Он встал из-за стола и медленно, почти крадучись на полусогнутых, пошел к сцене.

— Действительно, — вторил ему Людомиров, рисуя на физиономии редкостное добродушие, — может, еще с нашего раза завалялась.

— Ага, — радостно кивнул охранник, — кто-то зад подтер и забыл выкинуть!

— Тсс! — приказал ему режиссер. — Дуйте лучше к пульту, узнайте, кто там у нас такой веселый.

— Ага, — также радостно кивнул охранник, — мой друган уже сходил для вас за водкой. Теперь по райским кущам гуляет.

— В последнем — позвольте усомниться, — усмехнулся ему Людомиров и снова обратился к Маше: — Ну, давай успокоимся.

— Конечно, успокоимся, — главный осторожно поднимался по ступенькам, — все хорошо. Шутка, да?

— Шутка?! — взвизгнула Клязьмина, на которую попытки коллег ее успокоить подействовали так, как на правоверного мусульманина подействовал бы вид проникшего в мечеть иноверца. — Все хорошо? Зад подтер?!

Она вдруг перестала трястись, выпрямилась и, откинув от себя листок с посланием, гордо взглянула на приближающегося главного:

— А идите вы к черту! Вместе со своим дурацким спектаклем и со всеми этими дурацкими убийствами. Слышать об этом не хочу! Плевать мне и на Офелию, и на Гамлета, и на самого Уильяма Шекспира! Все! Кончено! Я ухожу! Ноги моей больше на этой сцене не будет!

— Как?! — в один голос выдохнули почти все находившиеся в зале.

— Радуйся, Гамлет, сукин ты сын! — обратилась она к окну звукорежиссерского пульта и развела руками.

— Клязьмина! — главный тоже выпрямился.