Руперт вел себя безупречно – он был почтителен и любезен со мной. За то время, которое прошло с нашей последней встречи, он избавился от страсти к приключениям и теперь горел желанием выполнить просьбу короля – как можно лучше заботиться обо мне.

А вот Чарльз-Льюис все еще пребывал в дурном расположении духа и пока не появился приветствовать меня.

Я было подумала, какой радостной могла бы стать эта встреча, будь Карл здесь со мной.

Стоял март, холодный и промозглый, но принц Оранский твердо решил оказать нам воистину королевские почести.

Будь Карл со мной, мы бы от души посмеялись над неуклюжестью голландцев! Им недоставало гордости манер, присущих английским придворным, и изящества и галантности французов, к чему я привыкла с детства. Голландские бургомистры не снимали шляп в моем присутствии, что во Франции сочли бы просто оскорбительным, в Англии же – неучтивым. Поначалу мне даже показалось, что эти простовато одетые, неулыбчивые мужчины похожи на наших круглоголовых, но это было лишь первое впечатление от общения с ними, и, должна признать, впечатление ошибочное, ибо я понятия не имела о здешних обычаях и традициях. Между тем один из них поцеловал руку моему карлику Джеффри Хадсону, приняв его за моего сына, а я едва сдержала истерический хохот, когда мне объяснили это недоразумение.

Как негодовали бы мои сыновья, узнай они об этом!

Все ночи напролет я плакала, тоскуя по Карлу и находя единственное утешение в письмах любимому, на которых слезы превращались в огромные расплывшиеся кляксы.

«Это свидетельство моей любви«, – писала я мужу.

Самым счастливым для меня был день, когда я наконец получила послание от него. В письме Карл не сообщал ничего нового о событиях в Англии, но заверял меня в своей глубокой и преданной любви.

Недели пролетали одна за другой – балы, приемы и всякие торжества отнимали мое драгоценное время. Внезапно я поняла, что мне следовало прибыть в Голландию незаметно, возможно, инкогнито, ибо так мне было бы легче заняться тем делом, которое меня сюда привело.

Из Гааги в Роттердам мы отправились, когда уже наступил май. Я регулярно получала письма от Карла, в которых супруг мой заверял меня в своей преданности и великой любви, но эти послания не могли заменить мне его присутствия. Перед моим отъездом мы придумали с ним несложный шифр, что придавало нашим письмам оттенок более интимный. Когда я вскрывала очередное послание Карла, я ощущала его близость. Я жила ради этих писем и ради того дня, когда вернусь к любимому.

Жизнь в Роттердаме ничем не отличалась от жизни в Гааге, и дни тянулись бесконечно, но вдруг умерла одна из дочерей принца Оранского, и торжества по случаю моего приезда пришлось закончить. Мы отправились обратно в Гаагу, и принц Оранский вернулся в свою армию. Он настоял, что устроит нам смотр своих войск, что, конечно же, было большой любезностью с его стороны, но я так и не получила ответа на главный для меня вопрос: можем ли мы рассчитывать на помощь принца Оранского в случае неблагоприятного для короля развития событий в Англии?

В конце концов мне дали понять, что пока принц Оранский готов лишь выступать посредником в переговорах между королем и парламентом, и в этой ситуации было бы неразумно посылать Карлу войска. К тому же голландцы были ревностными протестантами, и им вовсе не хотелось сражаться с братьями по вере. Принц же не мог пойти против воли своего народа.

И мне не осталось ничего другого, как попытаться продать свои драгоценности и столовое серебро, которые я привезла в Голландию. Последующие дни казались мне неприятным сном. Я стала кем-то вроде торговца, расхваливающего свой товар и пытающегося выручить за него побольше денег. Я встречалась и разговаривала с людьми, с которыми при других обстоятельствах никогда бы не имела дела. Большинство из них было евреями, знающими толк в торговле драгоценностями.