Махмет достал из-за пояса брюк пистолет и отдал его Юджину.

— Возьми, — сказал он.

Юджин вертел в руках пистолет. На его лице можно было увидеть полнейшую растерянность, если не отчаяние.

— Босс, но ведь это дикость, на самом деле дикость, — сказал он. — Вы не можете так со мной поступить!

— Ты знаешь, что я могу все. Если будет необходимо, я отправлюсь в Ад для того, чтобы сделать твою жизнь невыносимой. Хотя бы один раз в жизни соверши поступок, достойный мужчины. Стреляй.

Юджин положил пистолет на стол.

— Босс, я не могу этого сделать, — заговорил он. — Это выше моих сил.

— Хорошо. Тогда я тебе помогу.

Константин взял пистолет и посмотрел на Юджина.

— Повернешься спиной или посмотришь мне в глаза?

Юджин, до этого момента стоявший прямо, ссутулился и, казалось, готов был опуститься на колени.

— Босс, я прошу вас, — сказал он почти шепотом. — Простите меня, я не хотел убивать ее. Я…

— Люди много говорят, Уэллс. Проблемы начинаются тогда, когда слова заменяют им поступки.

Юджин уже ничего не говорил. Он стоял, опустив голову и плечи, и смиренно ждал.

— Никогда бы не подумал, что ты настолько жалок, — сказал Константин. — Как меняются люди, когда их оставляют лицом к лицу с вещами, о которых они раньше не задумывались.

— Босс, пожалуйста…

— У тебя есть последнее желание? Ты хочешь что-то сказать?

Юджин безмолвно покачал головой, так и не подняв глаз.

— Можешь выйти, — обратился Константин к Махмету.

— Я только отвернусь, — сказал тот и проворно повернулся лицом к стене.

Константин поднял пистолет, снял предохранитель и нажал на спусковой крючок.

Глава 24

Еще никогда Константин не задумывался о том, что в его кабинете так шумно. До этого он был уверен, что это самое тихое после спальни место во всем доме. Даже, наверное, тише спальни, потому что перед сном он нередко слушал музыку. Сейчас его нервировала мысль о том, что в комнате так много посторонних шумов.

Мысль эта пришла к нему не сразу. Уже третьи сутки он без определенной цели бродил между спальней и кабинетом, не зная, куда себя деть. Впервые в жизни — или же во второй раз, первый был после развода — он знал, чем себя занять, но не хотел ничем заниматься. Даже не пытался, потому что знал, что это бессмысленно — мысли ходили по своему личному кругу и контролю не поддавались.

Несколько раз ему удавалось заснуть, но это был не сон, а дремота, от которой становилось только тяжелее. Иногда он думал о том, что стоит открыть шторы и попытаться нащупать невидимые нити, которые связали бы его с внешним миром, но дальше мыслей это не заходило. И в спальне, и в кабинете теперь царил вечер. Поздний вечер, плавно переходящий в ночь, но в последний момент останавливавшийся и снова возвращавшийся к точке отсчета.

Берта, которая первое время старалась отвлечь его, почувствовала, что сейчас ее вмешательство будет лишним, и предоставила Константина самому себе. Оставила в покое. А был ли он, этот покой? Увы, был. Но это был не тот мутный, узкий, слегка настороженный покой, с которым он встретился после расставания с Марикой. Это был не тот покой, когда хочется поделиться своим горем с кем-то другим, тем самым сделав тяжелее и ему, и себе. Это был другой, светлый и необъятный покой. Такой, который не заполнялся даже быстрыми снами, которые напоминали бред, мыслями и посторонними шумами.