На этот раз — настоящий огонь, в оцепенении подумал Брендель. В прошлый раз, у Древа Жизни, это была всего лишь иллюзия. Одному Ткачу ведомо, где кончается мощь этого ребенка или куда она будет направлена.

И словно в ответ на его мысли, на его невысказанные опасения, Дариен снова заговорил, на этот раз ясно и четко, голосом, который перекрыл ветер и гром над морем и барабанный бой, доносившийся все громче из лесной чащи.

— Должен ли я идти в Старкадх? — с вызовом спросил он у матери. — Посмотреть, может быть, отец встретит меня более приветливо? Сомневаюсь, что Ракот постесняется взять украденный кинжал. Ты оставляешь выбор за мной, мама?

Он не ребенок, подумал Брендель. Эти слова и голос принадлежат не ребенку.

Дженнифер не сделала ни одного движения и не вздрогнула, даже когда мимо нее пролетели молнии. Только пальцы ее рук, расставленные веером у бедер, давали знать о ее напряжении. И снова, среди всех сомнений, и страхов, и отчаянного непонимания, Бренделя повергло в благоговейное изумление то, что он в ней увидел.

Она сказала:

— Дариен, я оставляю тебе единственный существующий выбор. Вот что я тебе скажу, и больше ничего: ты жив, хотя твой отец желал моей смерти, чтобы ты никогда не попал в ткань Гобелена. Я не могу принять тебя в свои объятия, и не могу найти для тебя любви и крова, как нашла их в доме Ваз, когда ты родился. Для этого время миновало. Тебе предстоит сделать выбор, и все, что я знаю, подсказывает мне, что для этого тебе нужна свобода и отсутствие ограничений, или этот выбор вообще теряет смысл. Если я сейчас привяжу тебя к себе или даже попытаюсь это сделать, ты перестанешь быть тем, что ты есть.

— А если я не хочу делать этот выбор?

Брендель пытался понять, ему показалось, что голос Дариена выражает его подвешенное состояние, словно он находится на полпути между новой демонстрацией своей мощи и мольбой о помощи.

Его мать рассмеялась, но не резко.

— Ох, дитя мое! — сказала она. — Никто из нас не хочет, но всем нам приходится делать выбор. Твой выбор всего лишь самый трудный и самый важный.

Ветер чуть-чуть стих, замер, заколебался.

Дариен сказал:

— Финн мне говорил… прежде… что моя мать меня любит и что она сделала меня особенным.

И теперь, словно помимо своей воли, ладони Дженнифер оторвались от боков, и она плотно обхватила свои локти, скрестив перед собой руки.

Она заговорила было, потом резко остановилась, словно натянула крепкую, жесткую узду.

Через секунду продолжила уже другим тоном:

— Он ошибся… насчет того, что я сделала тебя особенным. Теперь ты это знаешь. Твоя сила исходит от Ракота, когда твои глаза становятся красными. От меня тебе досталась только свобода и право сделать свой собственный выбор между Светом и Тьмой. Больше ничего.

— Нет, Джен! — крикнула Ясновидящая Бреннина, и ее крик подхватил ветер.

Слишком поздно. Глаза Дариена снова изменились, когда прозвучали последние слова, и по его горькому смеху Брендель понял, что они его потеряли. Ветер снова взвыл. Еще сильнее, чем раньше; и, заглушая его, заглушая низкий рокот барабанов Пендаранского леса, Дариен воскликнул:

— Неверно, мать! Ты все говоришь неверно. Я здесь не для того, чтобы выбирать, а чтобы меня выбирали!

Он указал на свой лоб.

— Видишь, что я ношу на голове? Узнаешь это? — Снова прогремел гром, еще громче, чем все предыдущие раскаты, и полил дождь. Голос Дариена прорывался сквозь него, над ним. — Это Венец Лизен! Свет против Тьмы — и он погас, когда я надел его!

Молния прорезала небо к западу от них. Потом снова прогремел гром. Потом Дариен сказал:

— Разве ты не понимаешь? Свет отвернулся от меня, а теперь и ты тоже.