— Я еще маленький, — сказал Этан — то ли себе, то ли матери, то ли миру, который отнял ее у него.

— Отпусти ее, мой мальчик, — сказала Плачущая. — Отпусти.

Гладя его по голове, она осторожно взялась другой рукой за биту. Стертая ладонь Этана перестала болеть, и пальцы, так долго сжимавшие дерево, ослабели. Бита выскальзывала из них так плавно, так легко…

— Сейчас отпущу, — сказал Этан.

И тогда случилась очень странная вещь: Ла Ллорона, скорбящий дух Дальних Земель, улыбнулась.

А Узел, этот упорный Узел, не позволяющий ни убрать себя, ни забыть о себе, впился в опухшую ладонь Этана. Он пришелся на особо чувствительное место, и Этан завопил. Вместе с воплем с его глаз, как говорится в сказках, упала пелена. Он моргнул и увидел, что его обнимает призрак, пахнущий пылью и ветхими лохмотьями. И вместо лица у этого призрака бледная маска, сквозь которую просвечивает череп. Этан снова схватился за биту и в самый последний момент выхватил ее у Ла Ллороны. Та завизжала и протянула скрюченную костлявую руку к его волосам.

— Нет! — крикнул он. — Ты не она!

Горе от потери матери вернулось к нему, заняв свое привычное место. Оно было частью его жизни, частью истории Этана Фельда, частью мира, где случаются самые разные истории: и трагические, и счастливые — и это, в общем-то, правильно. Память о докторе Виктории Джин Куммерман-Фельд — это Нечто, такое же стойкое, как яйцо ходага: никакое Ничто не может испортить ее и тем более растворить.

— Прочь! — крикнул он, замахнувшись битой. — Не то я расколю тебя, как глиняный кувшин.

Ла Ллорона не издала ни звука, словно все ее слезы наконец-то иссякли. Она парила в нескольких дюймах над землей, глядя сверху на Этана, и ему снова померещилось в ее мерцающей маске лицо матери. Лицо выражало бесконечный укор, и Этан пошатнулся от сознания, что потерял ее снова и теперь уже навсегда. Потом приведение отступило назад и скрылось в лесу.

Дженнифер Т. бежала долго, но на подступах к Зеленому Ромбу ей пришлось замедлить бег. В ночи гремела железная музыка, создаваемая молотками, лопатами, велосипедными цепями и машинными люками. В Терниях горели костры, которые Дженнифер Т. старательно обходила. Гогот сидящей у костров Рати напоминал не то лай своры собак в тугих ошейниках, не то птичий базар. Дженнифер Т., ступая с носка на пятку и сдерживая дыхание, благополучно пробралась мимо огней и вышла на Зеленый Ромб. На зимомирской стороне гудела катушка, с которой разматывался, уходя в Колодец, чудесный шланг мистера Фельда. На склонах Летомира тоже горели костры, громыхала музыка. По деревьям метались тени пляшущих серошкуров и прочих тварей. Интересно, для чего эти гадкие созданьица способствуют Койоту, который их же и собирается уничтожить? Если Койот все-таки добудет Щепку, она, когда весь мир растворится и станет Ничем, только его одного и выдержит. Но потом Дженнифер Т. вспомнила, что серошкуры — это бывшие феришеры, а скрикеры — просто изобретение Передельщика, гибрид гоблина с машиной. Может, сейчас они пляшут не от злого торжества, а от радости, что скоро их жалкой жизни придет конец.

За четвертой, правой, стороной Ромба стояла глубокая тьма. Порой ее озаряли вспышки, но это были всего лишь отражения горящих в Летомире костров. Там находилось Сияние, навеки запечатанное каким-то хитрым заклятьем Койота, которое он то ли не мог, то ли боялся снять.