— Боюсь, что да. Я всячески старался этому помешать, потому что твой отец был… потому что он хороший человек. Он пожалел меня, когда я попал в переплет, и сделал все возможное, чтобы меня выручить. Но когда такой ум, как у него, начинает разгадывать одну из задачек Койота, простофиля вроде меня мало что может поделать. Он перестал есть, перестал разговаривать. А потом как-то повернулся спиной, и я увидел… — лис вынул изо рта трубку, — то же, что видел ты.

— Не хочу я ждать до утра, — сказала Дженнифер Т. и встала. — Надо делать что-то прямо сейчас.

— Да уж чувствую, — вздохнул лис. — От тебя точно жаром пышет.

— Сидеть тут нет смысла. Он все равно знает, где мы. И может прийти за нами.

— Не обязательно. Койоту нужно все и сразу, но порядка в его действиях нет. Он вполне способен забыть про нас, пока занимается этим своим шлангом.

— Я тоже кое-что знаю про Койота, — сердито выпалила Дженнифер Т. — Бывает, что его собственные дела обходят его с другой стороны и кусают в зад.

— Да, верно. Но сейчас темно, а нас мало, и силы у нас на исходе…

— Иногда Койота можно побить, — медленно произнесла Дженнифер Т. (Этан прямо-таки чувствовал, как формируются мысли в ее голове), — играя по его же правилам. Так. Ладно.

— Дженнифер Т., ты чего?

— Ты чего, поросенок?

Зашуршали друг о друга штанины джинсов, закачались ветки, и стало тихо — только машины продолжали идти по одной из дорог Середки. Дженнифер Т. скрылась в Терниях при тусклом свете месяца.

— Куда это она? — недоумевал Этан. — Обратно, что ли? Зачем?

— Я пойду за ней, а ты оставайся. Лежи тихо, поросенок, и помни: две трети теней, которые ты видишь, это не настоящие тени.

И лис следом за Дженнифер Т. устремился обратно в лагерь Койота.

Этан боролся со сном, как мог. В этой борьбе ему помогали подозрительные шорохи в кустах и неотступная картина того, во что превратился его отец. Но понемногу он начал сдавать. Нет-нет, не спи, говорил он себе, но голова упорно падала на грудь, и в ней пересыпался черный песок. Потом ему послышался звук, который он сначала принял за голос одинокой, летающей в ночи птицы. Тревожный, прерывистый звук — плач Ла Ллороны.

Она была совсем близко. Этан весь покрылся мурашками то ли от страха, то ли от желания увидеть ее. Он поднялся с такой готовностью, что ни тогда, ни после так и не понял, во сне все это происходило или наяву.

Он шел куда-то — не в Середку и не назад к Зеленому Ромбу, а по Терниям, пробираясь между острыми шипами. С ним творилось нечто удивительное. Слыша, как плач становится все ближе, все громче и надрывнее, он не чувствовал больше ни голода, ни усталости — только жалость к этой женщине, обреченной скитаться по пустынным местам Миров.

В зарослях появился еще один просвет — илистая отмель, по которой протекал сверкающий при луне ручей. Ла Ллорона в истрепанном белом платье стояла у самой воды. Этан, сразу узнав ее, бросился к ней, и она приняла его в прохладные, мягкие объятия.

— Мальчик мой. Родной мой сыночек.

— Мама. Мамочка.

Она больше не плакала, хотя эхо рыданий еще сотрясало время от времени ее хрупкое тело. Он чувствовал сквозь кожу ее косточки, как в то время, когда она умирала в больнице Колорадо-Спрингс — легкие, полые ангельские косточки. От этого воспоминания и оттого, что он снова обнимал ее и слышал ее голос, сердце Этана переполнилось так, что все его зажившие было раны открылись заново. В этот миг жизнерадостный, оптимистичный по натуре Этан впервые почувствовал, как плоха и несовершенна жизнь.