В общем, по-настоящему поладить с Шустриком может только Бабушка. Но она живет очень далеко, на другом конце города. Чтобы добраться до нас, ей нужно целую вечность ехать на трамвае. И со здоровьем у нее не очень. Нельзя требовать от нее ежедневно совершать такие долгие поездки. Потому-то моего младшего брата, бедного поросенка, в последнее время перекидывают туда-сюда, как почтовую посылку. Он то с Бабушкой, то с Бабкой, то в вязальном магазине, то с Карли или со мной. Вряд ли такая жизнь доставляет Шустрику удовольствие.

Вот и получается, что я ужасный лицемер: с одной стороны, жалею Шустрика, а с другой стороны, отнюдь не готов тратить на него свое время и силы. Все дело в том, что любовь к брату у меня скорее теоретическая, чем практическая. Пока я не вижу его и не слышу, я чувствую к нему очень даже сильную привязанность. А вот когда он начинает приставать ко мне, очень хочется послать его куда подальше, ведь руки просто чешутся его укокошить.

А кстати, насчет укокошить! Есть тут еще один экземпляр, с которым я бы с удовольствием разделался. Это наш математик. Типичный образчик учителя, который превосходно вписался в существующую школьную систему. Обожает напыщенно и патетически разглагольствовать о товариществе, взаимопомощи и взаимовыручке, но если мы как раз этим и руководствуемся, то он выходит из себя и начинает злиться. Ну скажите пожалуйста, какая товарищеская взаимопомощь нужна человеку, у которого по математике очень твердый «неуд»? Ясное дело, листок с решениями, откуда можно все списать! Вот то-то и оно! Из этих соображений я на последней контрольной немножко помог Паули, моему соседу по парте, который в математике полный ноль. Я решил все примеры его варианта на промокашке и пододвинул ему. И что делает этот идиот? Довольный, списывает все четыре примера, радостно хрюкает, захлопывает тетрадь, сдает ее и не замечает, что промокашка-то с решением осталась внутри! До него и потом не дошло, что же он натворил. Я и сам думал, что все в порядке, — до самой раздачи проверенных работ. А математик, когда пришел с пачкой тетрадей, выглядел как-то странно. Вытянул тетрадь Паули из стопки, а из тетради — исписанную промокашку, возбужденно помахал ею и спросил меня, что я могу сказать по этому поводу.

Ну и что же мне нужно было сказать? Может, что-то вроде: «Пожалуйста, простите меня, я больше никогда не буду так делать?» Или еще какую-нибудь покорно-льстивую глупость? Лучше всего было бы держать язык за зубами, но математик, как всегда, так и напрашивался, чтоб над ним посмеялись. Поэтому я с невинным видом ответил: «Что поделаешь, не повезло!»

После чего препод еще больше разозлился, а я сказал: «Конечно, не повезло, Паули ведь просто от волнения забыл в тетради шпаргалку! Он же не нарочно это сделал».

Математик прошипел, что он меня предупреждает. Я спросил, о чем же он меня предупреждает. А он рявкнул, что напрасно я воображаю, будто могу позволять себе что угодно потому только, что у меня превосходные отметки. Я сказал, чтобы он на меня не орал, потому что я этого терпеть не могу. Тогда он разорался пуще прежнего. Кричал что-то насчет наглости. И что с него хватит. Тут я решил, что с меня тоже хватит, подхватил под мышку портфель и вышел из класса, а потом и из школы, хотя у меня было еще три урока.

По-моему, время от времени надо так или иначе указывать учителям на границы их власти!

Ясное дело, до следующего утра математик успел передохнуть и приготовиться к контрудару. Теперь он намерен продемонстрировать мне границы моей власти. Он нажаловался нашему классному руководителю Бимсу, и тот не только требует принести записку от моего отца с объяснением, почему я пропустил три урока, но и настаивает, чтобы отец сам пришел к нему в приемные часы.

Но я не собираюсь заставлять папу идти в школу.