Его негодование можно понять.

Его первый шаг — попытка игнорировать неожиданную реальность.

В послании Дмитрию, где Сигизмунд настаивает на помощи нового царя в борьбе с соперником и дядей Карлом IX Шведским, он опускает новый титул.

Однако коса нашла на камень. Отклик красноречив.

«Карлу Шведскому пошлем суровую грамоту, но подождем еще, в каких отношениях будем сами находиться с королем (Сигизмундом. — П. Ш.), потому что сокращение наших титулов, сделанное его величеством, возбуждает в душе нашей подозрение насчет его искренней приязни».

А приязнь необходима.

Хотя бы для того, чтобы заключить столь торжественно договоренный брак с Мариной.

Многие считают, что брак этот и погубил в конечном счете Дмитрия. Другие упрекают недолгого царя в том, что он поставил чувства выше государственных интересов, пишут о роковой страсти к недостойной иностранке. Возможно…

Но не так просто. Брак с Мариной своеобразный оселок, на котором проверяется приязнь к Польше, а не только романтические чувства. Конечно, невеста не принцесса королевской крови, но семейство Мнишека своего рода связующее звено между шляхтой и королевским двором, разорвать с ним — значит потерять союзников и при дворе, и в «рыцарстве». Отказ от свадьбы — акт политический, а не частное дело молодого человека. Это отказ от большой мечты о союзе двух славянских народов против общего врага.

Если титул — принцип достоинства и независимости, то торжественно обещанный брак — принцип верности и дружбы.

Оба принципа — краеугольные камни новой политики.

Польша должна понять выгоду добровольного союза с сильной Россией. Но это трудно. Россия и ее силы пока еще не осознаны Европой. По правде говоря, они не осознаны толком и в самой Руси. Высокомерные грамоты, направляемые царями к иноземным дворам, скорее дань собственной неуверенности, чем проявления подлинного достоинства. В крови еще свинцовое рабство, неосознанный страх перед свободой от ига, от ордынских жупелов.

У грозного для собственного народа царя эта гнетущая зависимость вылилась в полубезумный акт политического юродства.

Из летописи 1574 года:

«…Произволил царь Иван Васильевич и посадил царем на Москве Симеона Бекбулатовича и царским венцом его венчал, а сам назвался Иваном Московским, и вышел из города, жил на Петровке; весь свой чин царский отдал Симеону, а сам ездил просто, как боярин, в оглоблях, и как приедет к царю Симеону, ссаживается от царева места далеко, вместе с боярами».

Скверный анекдот? Ведь уже пали Казань и Астрахань? Или безумец позабавился по-своему и отдал несчастного касимовского хана на очередную расправу? Ничего подобного. Бекбулатович здравствует и при Годунове. Дряхлый, старый, бессильный физически, слепой, он все еще жив, больше того, принят и обласкан Дмитрием!

Вот до какой поры дожил фетиш высшей власти, порабощавшей дух московских правителей! Но новый правитель готов освободиться от подсознательной опеки прошлого. Он император, и для него этот титул наполнен реальным содержанием. Первым на троне осознал он беспредельность своей державы и соответствующую ей мощь. Если Иван мерил свои силы «отчинами», то Дмитрий демонстрирует иностранцам невиданных сибирских подданных, сообщая, что «сии странные дикари живут на краю света, близ Индии и Ледовитого моря», куда протянулись его владения.

Там, на востоке, несть им конца.

А на юге?

Еще накануне царского венчания, весной 1598 года, Борис Годунов вынужден был собрать под Серпуховым огромную, чуть ли не в полмиллиона армию, чтобы предотвратить набег хана Казы-Гирея. Так вот где проходила надежная граница — по Оке! Борис отодвинул ее южнее, но не мог исправить роковую ошибку Грозного, повернувшего рати с Волги на Запад.

О предпочтении Прибалтики, «окна в Европу», сказано и написано предостаточно.