Воздух на кухне у вдовы оказался этим вечером еще насыщеннее обычного. Рядом на керогазе кипела кастрюлька, в которую можно было не заглядывать, ибо именно она и наполняла всю кухню теплым ароматом картошки. На круглом столе, накрытом белой льняной скатертью, красовались три разные тарелки из одного сервиза: десертная, закусочная и обеденная, возле каждой лежало по грубоватой, пролетарского вида вилке. В центре на равном удалении от всех тарелок стояла фарфоровая курица-масленка.

— Надежды еще нет, но она обещала! — сообщила вдова, усадив гостя за стол.

«Красивое имя», — подумал Самсон.

— Ты извини, я их к тебе вести не хотела, обычно выругают и уходят! А тут: нет, мы должны сами проверить! Я им говорю: мы же с вами это, с одного куста крыжовник! Вы что, мне не верите! А они все равно!..

— Да ничего, ничего! — попробовал успокоить ее Самсон.

— И ты в следующий раз не давай, чего просят! А то ж придут те, кому нельзя отказать, а ты уже все поотдавал тем, кому можно было не давать! Весь в своего папеньку, царство ему небесное!

Раздавшийся стук отвлек вдову и придал ее движениям легкость. Она выпорхнула из-за стола. Скрипнула дверь.

— Ой, Наденька! Чудесно, что пришла! Проходи!

В кухню под стук деревянных башмачков по деревянному же полу вошла девушка излишне атлетической наружности — высокая, круглолицая, крупнотелая, но не толстая, в черном овечьем полушубке, застегнутом с натяжкой, отчего полушубок казался напыженным, в длинной, ниже колен, строгой юбке.

Перед тем как усесться на предложенный вдовой стул, она расстегнула пуговицы полушубка и стала похожа на цветок — под резко раскрывшимся полушубком обнаружилась ярко-бордовая плюшевая блузка, застегнутая по самую шею. Надежда развязала на голове серый оренбургский платок, расстегнула и верхнюю пуговичку блузки и только потом села, дружелюбно посмотрев на улыбающегося Самсона.

— Надя, — протянула она ему над столом руку.

— Самсон, — представился парень, ощутив ее крепкое рукопожатие и посмотрев ей в зеленые глаза приветливо и чуть жалобно.

— У вас так вкусно пахнет, — обернулась девушка на стоявшую над керогазом хозяйку.

— Сейчас, Наденька, сейчас все будет готово! Давай тарелку!

Три грубо очищенные, исходящие паром картофелины опустились на обеденную тарелку Нади. Три другие попали на закусочную тарелочку Самсона. Себе — на десертную — вдова положила две. Потом, уже усевшись, сняла с курицы-масленки крышку-спинку и с гордостью обвела взглядом гостей. Там лежала порезанная на крупные куски нечищеная селедка, украшенная какими-то зелеными листиками.

— Ой, где вы взяли салат? — изумилась Надежда.

— Это не салат, это листья герани! Для красоты, — голос вдовы стал извинительным. — Кушать не надо. Они горькие.

Она сама пальцами сняла с селедки листья и отнесла их к подоконнику, бросила в горшок с геранью.

— По рюмочке выпьете? — спросила услужливо.

— Если не кислое, — кивнула Надежда.

— Не кислое, — усмехнулась хозяйка. — Горькое.

Первые минут пять трапезы прошли в тишине, но потом разговор сам потек, оттолкнувшись от уличного холода и селедки и поднявшись постепенно выше проблем быта и питания.

— Очень тяжело с новыми служащими, — жаловалась Надежда. — Они приходят, говорят, что всё умеют, а потом оказывается, что они погреться пришли! А сами даже писать грамотно не могут!

— А что, у вас на работе хорошо топят? — оживился Самсон.